Стадо племенных быков погнали дальше, Артем успокоился и спросил у Аполлинарии Николаевны:

– А еще у меня есть еще мамы?

– Есть, – ответила учительница. – Их много у тебя.

– А зачем много?

– А затем, чтоб тебя бык не забодал. Вся наша Родина – еще мама тебе.

Был у меня такой период в моей священнической жизни, когда я года два подряд, а то и три (честное слово, точно не помню), ходил по пятницам к четырем часам (перед разбором детей по домам) в детский сад. Собирали детишек в зале, группы две или три, от подготовишек и ниже, и я рассказывал им сказки. Да, в основном это были сказки, причем трех родов: во-первых, прочитанные накануне или давно и сейчас пересказываемые с выражением и всякой иллюстративной мимикой и жестикуляцией; во-вторых, придуманные мною дома, за письменным столом; и, наконец, сочиняющиеся прямо на месте. В голове, как правило, несколько образов и назидательная идея, и я начинаю плести из них сюжет.

Но чаще я пересказывал классику и хороших современников. Еще немного рисовал с ними и просто рассказывало природе, о мире взрослых людей. А однажды попытался даже адаптировать Книгу пророка Ионы. Слушали с раскрытыми ротиками; особенно запомнились мне их глазки, когда я описывал волну разбушевавшегося моря высотой «вон с тот пятиэтажный дом за окном», темно-зеленую, пенную, готовую проглотить кораблик и всех пассажиров вместе со спящим пророком Ионой.

Ну конечно, с пророком и с большим городом Ниневией, в котором было много детей, а также осликов и овечек, все кончилось хорошо. Чтобы плохо – недопустимо. Дети должны жить во свете и радости. И вот, помимо сказок, историй и всяких рукоделий, для закрепления нравоучения, которое содержалось в сказке, я с ними иногда беседовал. О чем? О самых главных вещах. Разумеется, с мыслью о душевной пользе. Например, о любви к родителям, воспитателям, друзьям, собачкам и кошкам, цветам и травкам, ко всему миру. Задавал вопросы, подсказывал ответы. Как-то речь коснулась будущего: вот мы вырастем, станем большими. Девочка одна, с огненно-рыжими кудрями, очень сообразительная и быстрая, вдруг сообщила:

– А у нас в подъезде бабушка умерла!

Я сочувственно закивал головой. И слышу сбоку:

– А что эта бабушка умерла?

– Как что? – отвечаю я машинально. – Наверное, время пришло, стала старенькая.

– А что умерла?

Я снова о том же. Но через минуту мне стало совершенно ясно (впрочем, я всегда об этом догадывался), что дети смерть воспринимают не так, как мы, то есть неискаженно. В принципе они о ней не думают. В их душах царит настроение расцвета, пробуждения. Но если разговор все же зайдет о том, что для нас кончина, то дети обнаруживают подлинное, не испорченное взрослыми чувство жизни.

Та самая, что все спрашивала, что да как умерла, вдруг поворачивается к рыженькой и говорит:

– А ты тоже умрешь?

Пауза длилась совсем недолго, но мы все притихли в ожидании ответа: заведующая, две воспитательницы и я. А рыженькая умница, которую переполняли чувства так, что она не могла их сразу и высказать, даже ручками всплеснула:

– Как же я умру, когда меня мама любит!

Мама для нее – любящая вселенная; мудрый, всемогущий и нежный мир. Вечный, так как времени впереди – не охватить взором и умом! Если она меня любит, то она меня не отпустит – бояться нечего!

Когда поймет мыслящая душа (а ей понять – значит увидеть сердцем, поверить), что ее действительно знает и любит Бог, тогда даже онемеет на миг от счастья. Потому что вечный Бог ее никогда не забудет, не бросит, не отпустит. Как же я умру, когда меня Бог любит!