Я – И.О. щуки

Все мы знаем поговорку «Не рой другому яму, сам в нее попадешь». Справедливость ее я ощутил на собственной шкуре на одной из рыбалок. Попробовал, так сказать, на зубок.

В этот день дул сильный ветряк, а я на лодке, весь в ледяных брызгах, как рыба в чешуе. И вот садится на мой воблер (в прямом смысле этого слова)) хорошая такая щука. Ветер несет меня на камыш, времени на вываживание нет, подсаком воспользоваться – тоже, и я нахрапом, за плетенку, тащу крокодильчика через борт. И когда щучара была уже в лодке, но еще висела надо дном, она сделала последний кульбит и спрыгнула с воблера, который со страшной силой с амортизировал мне прямо в губу. Тройник засел там так глубоко, что на месте щуки я бы вряд ли соскочил, несмотря ни на какие кульбиты.

Мой пентиум на плечах заработал быстро и без глюков. Я мгновенно понял, что рыбалке конец, поэтому быстро ножом отсек украшение губы от спиннинга и погреб к машине. Сев в салон авто, я попробовал сделать перед зеркалом заднего вида селфи-операцию, но славы Склифосовского не снискал: губа-то не жесткая (чай, не судак!), резинкой тянется вместе с крючком чуть ли не на полметра. Так и поехал я, весь такой пирсингованный, в районную больницу.

Там же меня встретили, как родного, возгласом: «О, рыбацкий сезон начался!» Быстро положили на операционный стол и несколькими привычными движениями облегчили мои не столько физические, сколько моральные страдания. При этом по моей настоятельной просьбе сохранили воблер в целости и сохранности, ампутировав ему лишь один крючок. Вот этим и закончилась повесть о том, как я рыл щуке яму, а сам в нее попал.

Гроссмейстер

В восьмидесятые годы уже прошлого века мы регулярно ездили на рыбалку маленьким, но сплоченным коллективом на один заветный пруд. На вид этот пруд – без слез не взглянешь: голый, с грязными, изгаженными домашними утками и гусями берегами, с мутной от кишащего планктона водой. Да еще окруженный домишками богом забытой деревушки, в которой доживали десятка полтора стариков. Вдоль берега постоянно бродили коровы, козы, собаки, кошки и аборигены. Романтики в такой рыбалке было немного.

Но зато какой там ловился карась! Поперек себя шире, крупный, жирный. Несмотря на илистое дно пруда, он был необыкновенно вкусен, так как не копался в тине, а употреблял исключительно упомянутый выше планктон. Можно сказать, что карась не просто ел этот самый планктон – он им дышал. И поэтому развивался необыкновенно быстро, набирал вес, как бодибилдер на белковом рационе.

А на самом берегу пруда стояла полуразвалившаяся хибарка, в которой жил мужик. Неопределенного возраста, весь синий от наколок. Не знаю, как и когда это случилось, но с чьей-то легкой руки к нему приклеилась парадоксальная по отношению к его форме и содержанию кликуха – Гроссмейстер.

Леха Федорыч, постоянный, незаменимый член нашего коллектива и по совместительству дипломированный филолог, так изобразил его в одной из многочисленных поэм, не изданных исключительно по нецензурным соображениям.

Дядя Коля по кличке Гроссмейстер,

Он у самого пруда живёт,

Карася зафигачит на месте

И мгновенно так лихо пропьёт.

Сам Гроссмейстер подобен скелету,

Его рожица вся в бороде,

Ни зимою не мылся, ни летом.

Ни за что. Никогда. И ‒ нигде.

Даже если бы Гросс расстарался

И надыбал два рваных носка,

Я понюхать бы их отказался

За четыре больших карася.

Гросс сидел. И сидел он немало.

«Ты там как, мастурбировал, Гросс?»

Гросс ответствовал: «Всяко бывало…»

Этим х.. положа на вопрос…

Каждое утро Гроссмейстер, открывал скрипучую (на одной петле) дверь, выходил на провалившееся крыльцо, около которого была заброшена в пруд мандула – так в наших краях называют донку с резиновым амортизатором. На нее он вылавливал десятка два полукилограммовых карасей и ехал на древнем велосипеде в соседний поселок. Там он совершал натуральный обмен: караси – водка, там же ее употреблял и на автопилоте возвращался к родным пенатам. Такой день сурка длился, пока не застынет пруд. На вопрос: «А как же зимой?» Гросс не отвечал и скорбно отводил глаза в сторону.