В другой раз он затушил сигарету о кожу на моём животе. Справа, рядом с тазобедренной костью. Было больно, потому что это была уже не игра. Ни он, ни я – мы не шли на компромиссы. Казалось совершенно естественным отдавать всего себя без остатка.

Оклемавшись от дыма в тамбуре, мы сидели на диване у Вани в комнате, смотрели аниме. Поэт в хорошем настроении, смешит меня, а в подходящий момент сгребает в охапку, закидывает на плечо и уносит в маленькую тесную ванную. Для чего ещё нужна юность, если не для этого? Молодость простит всё. Нет времени, нет ничего, только разливающийся чёрными завитками кудрей смех.

Без Ваниной помощи мы бы совсем пропали – так бы и слонялись по улицам и подъездам. Мы часто пользовались его гостеприимством, может быть, даже злоупотребляли, мало что отдавая взамен. Он был хорошим другом.

Когда мы с поэтом поселились в коммуналке на улице великого композитора Николая Андреевича Римского-Корсакова, Ваня у нас тоже бывал, даже жил какое-то время. Мы сидели втроём на раскладном диване из «Икеа», который поэт купил для нас. Деревянный каркас на тонких ножках, тощий матрац, но я всё равно страшно гордилась такой взрослой покупкой. Однако диван сломался через несколько месяцев и с самого начала был неудобным.

На выходных с прелестной регулярностью я ездила к маме. Это была наша традиция. За неделю она успевала наготовить нам еды и постирать вещи в машинке. Мы весело болтали на кухне, пока не приходило время мне возвращаться в нашу коморку.

Я шла, отягощённая дарами из родительского дома, как яблоня плодами. Мама хорошо готовила и покупала самые спелые фрукты в маленькой лавке, которую много лет держала рядом с нашим домом семья азербайджанцев. Еда от мамы была вне конкуренции. Котлеты из домашнего фарша, тушёные овощи, блинчики, выпечка и другие кулинарные радости. Неизменно в сумке были огромные, с румяными боками грейпфруты с толстой шкуркой, которая снималась, разделившись на две равные окружности.

Всё было оранжево-жёлтым, как мякоть разрезанной тыквы с рассыпанными блестящими семечками. Цвет, который возвращает в детство, где нет никаких забот и проблем. И неизменно было лето. Тогда я ещё любила солнечный свет.

Несмотря на тяжёлые, уже достаточно нагруженные едой сумки, я заходила в магазин «Рамос». Мы думали, что название как-то связано с египетским богом солнца Ра. Он находился на первом этаже дома, прямо под нашим окном.

Я покупала пирожные. Покупала их на все деньги, что у меня имелись. Нетерпеливо пробив их на кассе, огибала дом и взлетала на второй этаж.

Пирожные заняли прочное место среди прочих открытий первого волнительного опыта совместного проживания как пары. Они были финальным штрихом нашего обряда, обращённого к богу солнца, богу любви и всем богам, благоволящим безумным влюблённым. Тёмные, в мелкой панировке, будто обсыпанные белой пыльцой, тяжёлые и замёрзшие слепки. Гладкие, как крупные морские камни. Обтесало ли их море или слепили сильные рабочие руки, они были греховно вкусными. Замечательно в них было то, что не чувствовался вкус лимонного ароматизатора, который добавляли почти во все кондитерские изделия. Оно было как мороженое, только лучше – медленнее таяло во рту, на нём оставались гладкие следы зубов. К такому легко пристраститься.

Что может быть проще пирожного картошка, но поэт его очень любил, наслаждался им, а я пользовалась этим простым способом доставить ему удовольствие. Он изящно держал одной рукой в длинных красивых пальцах слепленный камешек, задумчиво смотрел на него, смеялся. Чёрные кудри отливали блеском, лунный блик отражался на блестящем откушенном пирожном со следом двух больших передних зубов. Только он, только один человек мог так наслаждаться. Потом мы ели грейпфрут. После сладкого фрукт должен был казаться кислым, но он был только слаще. До вязкости сладким.