– Мам, чур, не сегодня.

Галина Матвеевна настаивать не стала.

Вечером они отправились гулять. Было тепло и тихо. Город словно опустел. Дошли до Патриарших прудов. И сразу всё переменилось: свет, музыка, полно народу. По льду на коньках гоняли мальчишки и девчонки, взрослых было мало. Маше вдруг так захотелось туда, вниз, на лёд, что даже слёзы выступили на глазах.

– Что ж ты не предупредил, я бы взяла коньки. Так хочется туда, к ним, – она кивнула на тех, кто резал коньками лёд.

– Коньки можно взять напрокат.

– Разве здесь есть прокат?

– Конечно, есть.

– Ты не первый раз здесь?

– Так это ж практически рядом с моим домом. Раньше бывал часто.

Они прошли в небольшую тесную раздевалку, взяли коньки, переобулись и сошли по ступенькам на лёд. Но только навострились сделать круг, как какая-то пара въехала в них сзади, и обе пары дружно грохнулись на лёд. Только когда разобрались, где чьи ноги-руки, и Тимофей, встав, поднял и Машу, он, наконец, разглядел, кто так ловко их завалил. И аж закричал:

– Екатерина Васильевна, вы всё по-прежнему шалите!

– Ах, это ты, Тимоша? Сто лет тебя здесь не видела. Ты лучше помоги старухе подняться.

Тимофей наклонился и, словно пушинку подняв по-детски хохочущую Екатерину Васильевну, поставил её на лёд. Затем поднял малыша, продолжавшего барахтаться, словно жук, перевёрнутый на спину.

– Вот видишь, обучаю. Так и тебя когда-то учила.

– Было дело, – подтвердил Тимофей.

– А что не показываешься, зазнался?

– Служба, Екатерина Васильевна, времени в обрез.

– Серьёзным делом занят?

– Читайте газеты, почаще смотрите в небо, поймёте.

– Ну, заходи как-нибудь, побалуй старуху. Я тебя чаем угощу. Хорошим! – похвасталась Екатерина Васильевна.

– Как-нибудь выберу время, приду непременно. Меня последнее время все почему-то чаем угощают.

– Это кто же – все?

– Вот, Маша, спутница моя.

– Уж не жена ли?

– Пока нет.

От этого «пока» у Маши замерло сердце. Он сказал «пока». А пока – вовсе не то, что «нет».

– Хорошая девушка?

– Очень!

– Точно хорошая?

– Очень хорошая! Самая лучшая! – крикнул Тимофей так громко, что перекричал музыку, и на этот крик многие обернулись.

– Ну и славно. А мы покатили дальше, продолжать урок. Правда, Мишутка? – обратилась она к своему подопечному.

Чуть отъехав, обернулась, спросила:

– Не забыл, где я живу?

– Как же я могу забыть. Помню.

– Тогда жду. Раньше ты никогда меня не обманывал.

– Кто это? – спросила Маша, когда Екатерина Васильевна с учеником укатили. – Голос больно знакомый.

– Ты что же, не узнала?

– Нет, – честно призналась Маша.

– Это же Рина Зелёная!

– Та самая? Которая по радио?

– Та самая.

– Ты с ней знаком?

– Ты же видела. Сто лет.

– Вот это да! – восхитилась Маша. – А кого ты ещё знаешь?

– Я, Машенька, многих знаю. Постепенно и ты узнаешь моих друзей. Только не делай такого удивлённого лица. Всё это люди как люди, и ты никогда не думай о них как о небожителях и, тем более, не держи себя так, будто ты в чём-то ниже или хуже самых знаменитых знаменитостей.

Ещё некоторое время, держась за руки, они не спеша скользили по льду, пока Маша не призналась, что устала и замёрзла. И вновь он обратил внимание на то и дело возникавший у неё кашель. Этот почти не проходивший кашель всё больше начинал тревожить его.

Было совсем не холодно, но Маша всё время повторяла, что замёрзла, и прятала лицо в лисий воротник. Тимофей обнял её за плечи и крепко прижал к себе. Так идти было неудобно, но он хотел хоть чуть-чуть согреть её. Сквозь пальто он чувствовал, как бьёт её озноб. Через Ермолаевский или Большой Патриарший переулок можно было выйти к Спиридоновке и, минуя храм Вознесения, пересечь Большую Никитскую, а там, через Ножовый и Малый Ржевский, до Хлебного рукой подать, но он чувствовал, что силы оставляют её. До его дома путь был вдвое короче. По Малой Бронной они вышли на пересечение с Большой Бронной улицей и вошли во двор с тыльной стороны. В квартиру он внёс её на руках. Сняв с неё пальто и сапожки, он отнёс Машу в спальню и уложил на кровать, укутал пледом.