Перед следующим танцем я подсуетился и увёл у Воробья Надежду. Она благосклонно отнеслась к такой рокировке, не расстроившись, что Женька тут же завладел именинницей. Надя так же, как и Зина, рассматривала меня, но исподтишка. Только теперь я нарочно старался перехватить её взгляд, тогда она смущалась и отводила глаза.

Я ещё выпил вина и осмелел вконец.

– Мадам, – обращаюсь к Наде. – Я готов сопроводить вас до самого дома. Как вам моё предложение?

– Да я тут рядом живу, через дом, – разулыбалась та.

«Какая прелесть, – подумал я. – Далеко не переться», – но вслух сказал:

– С вами хоть на Луну! А уж через дом – и вовсе пустяки.

Главное, я опередил Женька, и Надя с этим согласилась. Не знаю, что для меня важнее: благосклонность девушки или обскакать Воробья? Реализован – значит, востребован. Наверное, я пробовал когти.

Оказавшись в Надином подъезде, предусмотрительно интересуюсь:

– И на каком этаже мы живём?

– На пятом, – отвечает она и, стараясь не казаться навязчивой, добавляет: – Дальше не провожай, я сама.

Но я ослушался.

Последний этаж, подъезд без лифта. Высоковато, конечно. Но так даже лучше. Надо найти укромное местечко. Я молча беру Надю за руку, веду по ступенькам вверх. Моя собственная рука с этого момента начинает работать независимо от головы, переплетая и сжимая наши пальцы. Девушка опустила голову и в миг покраснела, но всё-таки позволила ласкать свои пальцы, ладошку. Мы поднимаемся на четвёртый этаж и – удача! Потухшая лампочка. Темнота – друг молодёжи. На лестничной площадке между этажами я останавливаюсь.

– У тебя предки строгие? – спрашиваю.

– Вообще-то… да, – кивает Надя.

– Тогда прощаемся здесь, – говорю я этак жёстко и чмокаю Надю в щёку. Она ойкает и прикрывает щёку рукой, будто я укусил её. Не сдаюсь и чмокаю в другую. – Это для симметрии, – поясняю и прижимаюсь к Надежде. Вопреки моим опасениям, она не противится, и я, не дожидаясь, когда припёртая к стене дама передумает, позволяю себе большее: мои страстные губы впиваются в безвольные уста, а трепещущая рука расстёгивает пуговицы её пальто и хватает вожделенную грудь.

Она отталкивает меня неожиданно резко и решительно. Пожалуй, тут я переборщил. Откуда мне знать, с кем из них что можно и чего нельзя! Но я не сдаюсь. Вскользь бросаю «извини!» и неуклюже, насколько позволяет наша зимняя одежда, вновь прижимаю Надю к себе, присасываясь к её безучастным губам. Вскоре такая пассивность моей пассии начинает нервировать, и я шепчу:

– Поцелуй меня… Ну? – и пытаюсь просунуть свои губы в её рот. Наконец мне удаётся это сделать, но рот остаётся неподвижным. – Ну?.. – почти требую раздражённо, опять проникая в её рот, который вдруг на секунду оживает и лепечет:

– Я не умею.

– Ты ещё ни с кем не целовалась? – я почти искренне изумляюсь.

– Нет… – она мотает головой и отводит взгляд.

Я понимающе киваю и, уже в большей степени изображая страсть, чем испытывая её, опять впиваюсь в безответные губы. Сейчас, казалось бы, в самый раз включить мачо или искушённого учителя, но вместо этого моя чувственность угасает с каждой секундой, поскольку я не ощущаю себя ни жаждущим взаимности возлюбленным, ни тем более – опытным учителем.

– Боюсь твоих строгих родителей, – говорю я как можно мягче. – Выглянут сейчас, а тут я, соблазнитель. – И с трудом оттянув рукав толстой куртки, смотрю на часы. – Ой-ой-ой! – сокрушаюсь, – времени-то сколько! А мне ещё реферат дописывать. Жаль, но надо идти. После сессии увидимся?

На прощание целую Надю в обе щеки, чмокаю в губы, поправляю её белую вязаную шапочку, жду, когда она поднимется на пятый этаж и, помахав «пока», исчезаю.