Когда я вхожу в аэропорт Шарль де Голль с обратным билетом на родину, у меня такое чувство, что я покидаю Францию, но не Париж. Я вижу себя в нем. Когда-нибудь, через несколько лет, я вернусь и куплю квартиру рядом с одним из красивых парков, где так люблю гулять, насвистывая. Я видел, более того, я пережил в этом городе то, что изменило мой взгляд на Китай и на самого себя.

Едва сев в самолет, я уже чувствую себя на родине, и мой китайский дух вновь берет верх над моей плотью. Я знаю, что отдамся душой и телом семье и работе – что, в сущности, одно и то же. Однако сомнение все же одолевает меня, когда я погружаюсь в дремоту: буду ли я снова способен на такие подвиги? В Париже я приобрел дурные привычки. Каждый за себя, у каждого своя жизнь – этот принцип подходил моей натуре и, что бы там ни говорил дядя, никак не мешал выражению чудесной солидарности, но он не имеет ничего общего с построенными на зависимости и корысти связями большой китайской семьи. В Пекине мне придется с первого же часа использовать мои таланты эквилибриста и стратега, играть роль, навязанную образом этакого интернационального племянника, «только что приехавшего из Франции», чтобы расширить сеть наших друзей.

В Париже я научился выстраивать эфемерные узы с «незнакомцами» на террасах кафе и в очередях в кино или, скажем, с булочницей, с которой я привык здороваться. В Пекине же я буду встречаться с людьми, составляющими бесконечное переплетение связей, всегда ориентированных на взаимные интересы и им подчиненных. Круг общения моего дяди укрепляет наши позиции застройщиков, мамин же, не менее полезный, – расширяет семью за счет соседей по кварталу, всегда готовых помочь; и я вынужден признать очевидное: я возвращаюсь к корням, здесь каждый станет моим кузеном, братом, дядей, сестрой, в зависимости от представившегося случая и их потенциала на будущий успех. Я знаю, до какой степени придется следить за собой, что́ можно сказать тому, чего не сказать этому, чтобы никого не задеть, как далеко мне придется зайти, чтобы держать лицо перед нашими инвесторами и партнерами, не говоря уже об усталых, но таких лакомых чиновниках, – куда от них денешься, это ключевые фигуры. Так что я возвращаюсь с двумя чемоданами, полными бутылок, часов, рубашек, сигарет, но еще и сомнений, которые рассеются со скоростью наших проектов.

Шушу встречает меня в аэропорту – он приехал на новеньком черном «ауди» с шофером, которому на вид лет двенадцать. Никакой особой радости дядя не выказывает. Мой приезд означает возвращение в привычную колею, пришло время расстаться с затянувшейся жизнью зеленого юнца, которую я вел у этих «чертей-иностранцев». Мы не едем к моей матери, да так оно и лучше для меня, будет время подготовиться. Приезжаем в квартал Саньлитунь, к строящемуся зданию, которое, судя по всему, будет башней странного вида; сотни рабочих, в зависимости от времени дня и близости прораба, усердно трудятся или спят. Дядя говорит мне просто: «Здесь» – и ведет к импровизированному офису, расположенному рядом со стройкой в синем бараке из листового железа. Там я знакомлюсь с мужчиной и женщиной лет тридцати, которых он представляет мне как наших компаньонов.

Следующие четыре года похожи на гонку в лабиринте, не дающую нам ни минуты передышки. Мы понимаем, что момент не «исторический», но благоприятный, и надо действовать быстро, ловить свой шанс прибрать к рукам лучшие участки, чтобы заполучить, нет, не самые крупные проекты, но те, в которых мы уверены, те, что мы доведем до конца, избежав самого большого риска, – а риск этот в том, что государство может вдруг, как говорится, умыть руки и отказаться от своих финансовых обязательств. Ведь этот строительный и промышленный бум развивается по принципу «все в выигрыше», имея в виду частные предприятия и администрацию, но только до того дня, пока не сменится руководство или директива, и тогда получится, что «все в проигрыше». Никто ни в чем не уверен. Я втянулся в игру за успех и деньги, риск подстегивает меня и делает циничным, я веду себя так, будто мне нечего терять. Я попался в ловушку действия и живу иллюзией жизни.