Мой друг, опять-таки понимая, что окончательная оценка его ошибок или достижений – впереди, все же слегка расслабился.

– Ваша комната ждет вас, – басил он, топая рядом со мной. – Бочка с горячей водой уже должна быть готова. Лежанка застлана тонким имперским льном, как вы любите. Вам понадобится массаж сейчас и массаж утром, и все равно после такого приключения будет болеть все тело, уж поверьте мне… Жаль, что вы не можете массировать сами себя – мы все, кому приходилось испытать ваши руки на себе, куда счастливее вас…

Дальше меня, чуть не заснувшего в бочке, буквально перенесли в комнату, где я провел ранее немало счастливых ночей во время прежних приездов в столицу, когда еще не возглавил здесь все наши торговые операции. Я начал снова прокручивать в голове сказки о страшной старухе Чжао, скачущей в лунные ночи по крышам. А буквально в следующее мгновение сияло уже не утреннее, а чуть ли не полудневное солнце, смирный Сангак лично вручал мне нечто мягкое, теплое и слегка провисающее в руках, закутанное в тонкое хлопковое полотенце, из-под которого пробивался лучший в мире аромат только что выпеченного в тандуре хлеба. У моей постели стояла также мисочка с крупными, одна к одной, полупрозрачными ягодами белого тутовника.

Солнце раскаляло полосатые полотнища, переброшенные над нашими головами между вторыми этажами задней части подворья, возле многочисленных кухонь Сангака. Все были на ногах – повара стучали ножами, жившая у нас великая самаркандская танцовщица Меванча на галерее пыталась прижать ко лбу собственную ногу, уверенно стоя на другой. Рынок по ту сторону зданий отдаленно гудел голосами людей и верблюдов, жалобами флейт и тонким звоном колокольчиков.

Одетый в чистую, разглаженную горячими камнями, короткую, до бедер, тюркскую курточку плотного льна и длинные штаны простого шелка, заправленные в новые мягкие сапожки взамен уничтоженных накануне, я вместе с Сангаком и несколько более значительной личностью – старым Юкуком – слушал новости из моего обесчещенного дома.

Юкук был высок, сух, неприятен на лицо, говорить почти не мог, лишь шептал – отчего возникает такая болезнь, для меня было загадкой: маленькие демоны, живущие в горле, или склонность к слишком горячему супу? Вдобавок взгляд его водянисто-голубых глаз был невежливо упорен. Юкук также отличался спокойствием, немногословием и умением слушать. В чем, собственно, и состояла его главная работа в нашем торговом доме – слушать, просеивать множество информации и спокойно, терпеливо отбирать из нее ту, которая несколько выходит за рамки шелкоторговли как таковой. А также делать выводы и обсуждать их только со мной и ни с кем больше.

Сангак боялся его как песчаной бури, и так же относились к нему все остальные, даже те, которые не вполне понимали, чем Юкук, собственно, в нашей торговле занимается.

Итак, докладывали «умницы», в доме у меня все было уже в относительном порядке. Квартальный надзиратель принял к рассмотрению дело о тройном убийстве и вторжении неизвестных грабителей в дом уважаемого торговца с Запада, который в этот момент находился в доме у известной певицы в квартале Пинкан (тут я слегка поморщился). Певица, друг нашего дома, предупреждена, ей заплачено десять связок монет и штука лазоревого, тонкого до прозрачности шелка из Сучжоу, – поспешно добавили мне.

Надзиратель сообщил также моим «умницам», что одного преступника видели – невысокого худого человека не вполне молодых лет с торчащей вперед бородкой, очевидно – иностранца, он убегал по крышам в восточном направлении и поднял на ноги людей из нескольких домовладений и даже храмов. Его ищут и без сомнения схватят (тут я смиренно покивал головой).