Его мощную энергетику можно почувствовать, если случайно коснуться плечом. Это, без всякого сомнения, человек-донор. Живительная сила души брызжет через край. Неудивительно, что Никас всегда находится в окружении кровососущих потрясающих созданий. Слоники или фламинго – неважно. Длинными тонкими хоботками они кушают художника, присасываясь со всех сторон. Его много. Невероятно много. Так много можно ли быть одному человеку? А может, он не человек, если получается «накормить пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек»?

– Каждый день – это борьба. И ты входишь в него с усталостью от ночной работы, но весь день бодр, потому что новая работа, как новый сон, дает энергию новой жизни, – говорит он.

Его мастерская поражает творческими возможностями хозяина. О ней надо бы сказать особо. Дело не в оформлении самого интерьера, хотя и он заслуживает внимания. Главное, там, на ограниченных кусочках тканей, содержащихся в багетных рамках, ему удается с легкостью как прямая линия, так и бинарная точка, как кривая, так и лента Мёбиуса. Из малой точки Никас может неожиданно развернуть пред эстетами коллажное пространство, так же как свернуть весь мир с его океанами, замками и храмами в рамку холста. Дали? Нет. Это уже Никас. Гонсалвес? Немного. Скорее, Эль Греко с элементами Мурильо. Но он может писать не хуже Рембрандта или Брюллова. И владеет потрясающей техникой портретной живописи и графики. Здесь, в мастерской, вы увидите промежуточные работы и удачные. Ключевые, как центры пересечения времен и возможностей, и пробы мыслей. Никас-символист и Никас-философ одновременно ведут какую-то постоянную борьбу с Никасом-живописцем, пейзажистом и мистиком.

Интересны портреты, как женские и мужские, так и воображаемые. Присутствие в портретной живописи элементов архитектурных сооружений, пейзажей, цветочного и натюрмортного натурализма порою дополняет характер изображаемого лица. Почему лица, а не портрета? Никас во многих работах не заморачивается детальной прорисовкой рук, ног, одежд. Он выхватывает главное – лицо, отделяя его от остального тела, раздевая душу до самых глаз.

Когда Никас говорит, речь его неспешна. Он заставляет глядеть на себя. Хотя все время хочется посмотреть вокруг – его кабинет, точнее покои, обставлены, как в театре, старинным реквизитом рыцаря. Кресла с резными перильцами впиваются в локти ушками львов. На балконе пищат птички. Развеваются полотнища флагов. Рядом – тоже старинной резной работы кровать, покрытая шкурой.

На каком-то этапе понимаешь, что все это лишь интерьер, одежда. Много лишних деталей. Символов. Слов.

– У каждого – своя мудрость! Омар Хайям призывал в своих произведениях к распутству и пьянству, но сам был великим тружеником, философом. Он пахал!

Раздевая Никаса вопрос за вопросом от всех листьев капусты, накрученных на имидж художника желтой прессой, я в итоге обнаружила трудоголика.

Ляпко – тоже трудоголик.

Откуда же столько сил для такого объема работы и общения, которые и называются в быту сверхвозможностями?

Одна из постоянно встречающихся тем – прозрачные шары – имеет живой факт из жизни. Когда художнику было года три, они с шестилетним братишкой ночевали на сеновале. Началась гроза, и к ребятишкам подлетел прозрачно-голубой светящийся шар. Никас хотел подойти к шару, но брат дернул его, и они побежали. Шар преследовал, пока дети не закрыли за собою дверь. Произошел взрыв. И на двери образовалась вмятина.

Шары, эти энергетические сгустки, теперь постоянные жители полотен художника.