У Ларисы Семеновны когда-то были старенькая мама с трясущейся камеей у горла, книжный шкаф, кошка и абажур с редеющей бахромой, а теперь остались только книжный шкаф, нервная кошка и абажур. Мама, казавшаяся бессмертной, этой весной навсегда уснула в своем кресле с лупой и томиком Пушкина, подкрепившись перед дальней дорогой в Великое Неизвестное любимыми пирожками с капустой, которые Ларисе Семеновне особенно удавались.

Впервые в жизни оставшись одна, Лариса Семеновна, наконец придумав, куда себя деть, бежала оглушительно пустой квартиры с высоким потолком и городского лета с его грязными заносами удушливого тополиного пуха. Оставив кошку Мусю хорошей соседке по коммуналке Кире, буфетчице привокзального ресторана, она на весь отпуск устроилась библиотекарем в пионерский лагерь «Юный авиастроитель», среди сосен, где чистый воздух.

Во время смены у Луши никогда не было времени на чтение, и даже в библиотеку, синий деревянный домик в дальнем углу лагеря, позади столовой, она ни разу не зашла.

Лагерный день был заполнен мероприятиями от подъема до отбоя. То подготовка к конкурсу хорового пения, то военная игра «Зарница», когда они на носилках «спасали» из очага «атомного взрыва» хохочущих «пораженных», то смотр строя и песни, на котором они каждый день маршировали по лагерному плацу с речевками. Луша за все годы столько этих речевок заучила: тысячу, наверное!

Ей нравилось, когда все что есть мочи орали «ленинцы́в». И шишки с ритмичным стуком падали на плац, а коварные подземные удавы корней вздыбливали размягченный от солнца асфальт.

Другие вечерами ревели, оказавшись в лагере, и хотели домой, но Лушка этого не понимала. В лагере можно было отдохнуть от чертовой школы, от беспокойства за мамку. Она давно заметила: летом с мамкой это никогда не случалось, только зимой, или осенью, когда выпадал снег, или весной, пока он еще не стаял. А летом – никогда.

– Здравствуйте, можно, я тут посижу? – спросила девочка, войдя в библиотеку.

– Можно, сиди, – ответила Лариса пришелице, отпивая остуженный мятный чай. Она берегла зубную эмаль и никогда не пила чай горячим. Ларисе Семеновне сразу понравилась эта веснушчатая девочка с давно немытыми рыжими волосами (и оттого оттенка темной меди), которая села за столик с журналами под окном, посмотрев на нее взрослым взглядом, и стала рыться в холщовом рюкзачке на пуговице.

Хорошая девочка, хотя и заброшенная, как кошка Муся, которую Лариса Семеновна пугливой и тощей подобрала в подъезде. Интересно, сколько этой рыженькой лет, десять, одиннадцать? Лариса Семеновна подумала, что если бы не аборт тогда, после отпуска в Ессентуках, одиннадцать лет назад…

– Ну что, домой завтра? Соскучилась, наверное, по дому?

Девочка подняла на Ларису удивленные глаза и ничего не ответила.

– Как тебя зовут?

– Луша.

Неожиданно. Полное имя получается Лукерья? Так старомодно сейчас детей не называют. Но вслух Лариса соврала:

– Милое имя.

Луша имя свое терпеть не могла. Лушка-лягушка, Луша-лужа. И угораздило ее так назвать! А все отец. Луша мечтала: когда вырастет, уедет в такой город, где ее никто не будет знать, и скажет, что ее зовут Лариса – хорошее, лисье, рыжее имя.

– А вас как зовут?

– Лариса. Семеновна.