С одной стороны меня взяла за руку девочка в платье. Она улыбнулась мне. С другой стороны был пучеглазый пацан.

– Нужно крикнуть! Давайте все вместе! Де-душ-ка!

Все подхватили и стали звать Деда Мороза. Вышла воспитательница чужой группы, крупная женщина с толстым лицом.

Дети завизжали.

– Это… это же ваша воспитательница?! – сказал я милой девочке. – Посмотри. Посмотри, ваша.

Девочка отдернула руку и смерила меня взглядом, как дурачка больного.

Воспитательница в костюме Деда Мороза доставала из мешка конфеты и раздавала нам. Конфету я взял с радостью, но так и не понял, почему все называют ее Дедом Морозом.

Дома родители устроили нам с сестрой сюрприз. Папа вышел на лестницу и вернулся с каким-то мужчиной. Мужчина покачивался от усталости, но в глазах его были огоньки. Он пил шампанское, догадался я. На мужчине был такой же костюм, но синий, а не красный.

– Что надо сказать? – шепнула мама.

– Здравствуй, Дедушка Мороз, – подсказала сестра.

Ей уже было лет десять. Она косилась на меня, кажется, наслаждаясь моим замешательством.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Дедушку Мороза называют на «ты»! Повторяй! «Здравствуй, дедушка».

Я не мог сказать «ты» незнакомцу. Когда он ушел, я спросил у мамы:

– Дедов Морозов много или он один?

Она даже задумалась.

– Он один, настоящий. Но мы можем попросить его помощников нас поздравить.

Догадался, что Дед Мороз – такая работа. Как воспитатели, как мама работает учителем и еще на радио, или как папа работает репортером, но тоже мог бы работать учителем, потому что он филолог. Настоящий Дед Мороз живет на Севере, раздает задания, обучает других Дедов Морозов. Даже женщина может поработать Дедом Морозом. Вот почему воспитательница изобразила из себя Деда Мороза, ей, видимо, не хватало денег, у нее было много детей или больные родители – так я это понял.

Я мог бы поверить в далекого Деда Мороза, в его образ, но не стал бы называть так воспитательницу.

Никто из детей не любил суп. Обычно на обеде мы издавали стоны, когда его разливали. Воспитательница делала «пш-шик», начиналась трапеза. Почему-то сильнее всего нам не нравился борщ, терпимым был рыбный, а лучший – гороховый суп, постный. Я слегка зажимал нос и старался не думать о блюде, съедал быстро. Это сослужило мне дурную службу, я заработал репутацию едока. Мне стали класть немного больше.

– Можно мне сегодня поменьше? – попросил я бабулю в белом колпаке.

– Женечка, тебе же надо расти. Не скромничай!

В моей тарелке было супа до самых краев.

Свекольный бульон, одновременно сладковатый и солоноватый, с крапинками жира, подрагивая, ждал меня. Я не мог не доесть, тогда бы воспитательница огорчилась, бабушка в колпаке бы покачала головой.

Отчего-то все, что я делал, выделялось особенно. Уже тогда проявлялся мой основной талант – сцена. Стоило пошутить кому-то, никто не замечал, но если я повторял шутку, сразу же становился объектом внимания. Положительных сторон в детском саду от этого не было. Можно было стать козлом отпущения. Например, один раз на сончасе парнишка завернулся в простыню, как младенец, и сказал:

– Я куколка.

Мне так понравилась шутка, что я ее повторил значительно тише:

– И я куколка.

Тут же услышал мощный голос Ольги Борисовны:

– Кто там куколка? Женя Алёхин? Спать в углу собираешься?

Каким-то образом она среагировала именно на мой голос, на повторение, а не на саму шутку. Когда в соседней с ней спальной комнате двадцать перешептывающихся детишек, некоторые даже перелезают на койки к противоположному полу, чтобы потрогать пипки. Нет, она слышит из этой кучки именно меня.

Суп. Суп. Супец. Слезы текли, я взял ложку, но горечь рыданий не зашла, и меня слегка вырвало в тарелку. Я думал, что никто не заметил, взял ложку с супом и рвотой, продолжил измываться над собой.