– Господин наставник.

Дежурный по библиотеке заглянул внутрь, внимательно просмотрел мои листы. Довольно прищурился:

– У вас, барышня, прекрасный почерк, а вот с нажимом надо поработать. Слабовато чернила кладете.

Это копия у меня слабовата, а не почерк, но наставнику об этом знать не стоит.

– Можете идти, – отпустили меня домой.

Из школы я выходила, словно лазутчик. Выглянула из-за ворот. Проверила правую часть, левую – пусто. Вот радость-то какая!

От такой удачи у меня прям силы прибавились, и я заспешила вниз по улице туда, где заборы были низкими, домики скромными, а улицы узкими. Мне нужен был квартал бедноты.

В моей памяти было одно светлое пятно – няня Линь Яньсяо. Все мои детские годы после смерти мамы были окружены заботой и теплом этого человека. Она во многом заменила мне мать, и я сильно горевала, когда отец посчитал меня достаточно взрослой, чтобы отослать няню, оставив лишь служанку.

Мы виделись пару раз в год. Мне позволялось преподнести няне подарки на Новый год и на день рождения, например корзинку персиков, которые она любила.

Сегодня я сбегала к ней без подарка.

Вот и нужный домик. Узкая калитка, выкрашенная в зеленый цвет. Крошечный дворик, в углу которого росло несколько низкорослых деревьев. Их ветви перегибались над крышей, создавая тень, которая спасала от летнего зноя. У двери стояла старенькая деревянная лавка, покрытая грязно-серым от времени покрытием, а возле печи – круглые каменные плиты для замеса теста. На веранде дремала пара заношенных тканевых туфель. Старушка была дома.

– Линь Юэ!

Меня обняли. Растроганно промокнули краем рукава глаза.

– Выросла-то как! С каждым годом хорошеешь. Такая красавица стала – парням, наверное, больно смотреть!

Любовь в глазах смотрящего делает нас лучше. И я грелась в ее лучах, чувствуя, как оттаивает сердце, как на душе становится тепло. И воздух здесь пах по-особенному – сушеными травами. И дышалось легко, свободно. И колючки, которые меня переполняли после дня с одноклассницами, втягивались обратно.

– После школы? Голодная?

Я могла только кивать. Глаза уже щипало от трогательных слез. Я бы сюда жить переехала. Спала бы на тюфяке на полу. Ела бы простую еду.

Бульон с тофу, рис, овощи, поставленные передо мной, были в разы вкуснее домашних, а еще они были горячими, свежими. Здесь я точно была любимой гостьей. Дома – последней в очереди по обслуживанию. Кем-то незначительным, безмолвным и безответным.

– Ешь-ешь, вот редьки возьми. Соседка угостила, – и мне заботливо положили добавки.

– Бабушка, а ты? – обеспокоилась я.

– Не переживай, – отмахнулась няня, – приготовлю еще. Чем мне теперь заниматься?

Чем? Я обвела взглядом двор. Мы обедали на деревянном щите, расположившись вокруг него на циновках. Взгляд цеплялся за развешанные под крышей пучки трав, явно в горах собранные. Кто-то точно не сидел без дела.

– Лучше расскажи, как у тебя дела, – улыбнулась она мне, и морщинистое лицо наполнилось светом.

Я не хотела ее расстраивать, нагружать своими проблемами, но проклятый болтливый язык!

– Значит, так и не перестал тебя запирать? – рассержено пробурчала няня, крутя в пальцах палочки, словно, примериваясь, как ловчее их моему отцу в глаз воткнуть. – Что и говорить – не свое дитя никогда не будет любимым.

Я так и замерла с палочками во рту, куда положила комочек риса.

– Что? – выдохнула потрясенно. Закашлялась.

– Ох ты, матушки мои, – затрясла няня головой, – я ж тебе говорила уже. Или забыла?

Вот же… память ты моя, дырявая. Причем в прямом смысле этого слова.

– Прости, – откашлялась, – до сих пор не могу привыкнуть.