Такой подход показался мне разумным. Если вы хоть что-то понимаете в поведении юных девушек, то вас не удивит, что Пенелопа восприняла мои слова в штыки. На ее взгляд, вывод напрашивался самый серьезный. Она напомнила мне о третьем вопросе индуса: «Он у англичанина с собой?»

– Отец! – всплеснула руками Пенелопа. – Не шути с этим. Что, по-твоему, означает «он»?

– Давай спросим мистера Фрэнклина, дорогая. Если у тебя хватит терпения дождаться его прибытия.

Я подмигнул, давая понять, что пошутил. Пенелопа отнеслась ко всей истории слишком серьезно. Ее нервозность меня слегка зацепила.

– Что, ради всего святого, мистер Фрэнклин может об этом знать? – спросил я.

– Сам его спроси. Заодно увидишь, до шуток ли ему.

Воткнув на прощание шпильку, моя дочь удалилась.

После ее ухода я про себя решил, что мистера Фрэнклина действительно стоит расспросить – главным образом для того, чтобы успокоить Пенелопу. Наш диалог, который состоялся в тот же день, будет полностью приведен в своем месте. Однако я не хотел бы возбуждать ваши ожидания, чтобы затем вас разочаровать, а потому заранее предупреждаю, что в нашей беседе о фокусниках не обнаружилось и тени шутки. К моему великому удивлению, мистер Фрэнклин, как и Пенелопа, воспринял историю крайне серьезно. Насколько серьезно, вы поймете, если я скажу, что, по его мнению, «он» означал Лунный камень.

Прошу прощения, что задержал ваше внимание на себе и моем плетеном кресле. Я прекрасно сознаю, что сонный старик, сидящий на солнышке во дворе, малоинтересный предмет. Однако все должно идти своим чередом по мере того, как развертывались события, а потому вам придется еще немного потоптаться на месте вместе со мной в ожидании прибытия мистера Фрэнклина Блэка.

Не успел я снова задремать после ухода моей дочери Пенелопы, как дрему нарушил звон блюд и тарелок в людской, возвещавший о готовности к ужину. Трапезничаю я в своей отдельной гостиной и к ужину челяди непричастен, разве что иногда пожелаю им приятного аппетита, чтобы тотчас вернуться в свое кресло. Только я размял ноги, как во двор выбежала еще одна особа женского пола. На этот раз Нанси из кухонной прислуги. Я сидел прямо у нее на пути. Когда она попросила разрешения пройти мимо, я заметил на лице девушки хмурость – явление, которое я как старший над слугами принципиально не оставляю без внимания, не поинтересовавшись причиной.

– Почему ты убежала с ужина? Что стряслось, Нанси?

Нанси попыталась улизнуть, не отвечая, после чего я поднялся и взял девчонку за ухо. Нанси – молодая, пухленькая бабенка, и мой жест – стандартное проявление личного благоволения к девушкам такого рода с моей стороны.

– В чем дело? – повторил я.

– Розанна опять опаздывает к ужину. Меня послали за ней. Вся тяжелая работа в этом доме – на моих плечах. Оставьте меня, мистер Беттередж!

Упомянутая Розанна работала у нас второй горничной. Испытывая некое сострадание к нашей второй горничной (почему, вы сейчас поймете) и видя по лицу Нанси, что она позовет служанку в более жестких выражениях, чем подобает, я вдруг вспомнил, что у меня на тот момент не было конкретного занятия и что я вполне мог бы сам сходить за Розанной, намекнув ей, чтобы впредь лучше следила за часами, – подобное замечание, сделанное мной, ее бы не обидело.

– Где сейчас Розанна? – спросил я.

– На песках, где же еще? – мотнула головой Нанси. – С ней утром опять случился обморок. Сказала, что идет подышать свежим воздухом. Она выводит меня из себя!

– Ступай обратно в людскую, девочка моя. Мне терпения хватит, я сам ее приведу.

Нанси (а аппетит у нее будь здоров) осталась довольна. Довольный вид ее преображает. Преображенную Нанси меня всегда тянет пощекотать под подбородком. Никакой безнравственности – обычай такой.