И отчего бы мне беспокоиться сейчас? Но тревога коснулась сердца. Я знаю Амона. Очень много раз судьба сводила нас, но столько же и разлучала. Видение воскресило в моей памяти его пронзительный янтарный взгляд, и я в который раз повторила себе: «Он будет ждать». Кому, как не мне, знать, что Амон способен ждать вечность?..

– Лилит? – окликнул меня знакомый голос, и я облегчённо вздохнула. – Что с тобой?

Я с улыбкой и в замешательстве обернулась, безошибочно впившись в сапфировые сильмарионские глаза. Он тяжело вздохнул и протянул мне руку, которую я охотно приняла.

– Что же мне с тобой делать? – задумчиво протянул он, сжимая меня в крепких объятьях.

– Ничего, – тихо ответила я, поражаясь звенящей певучести задетого покоем голоса. – Это же моя земля. Её память – моя память.

На это он отреагировал глубоким вздохом, и я в который раз заслушалась его сердцебиением.

Мы говорили нечасто. Уже столько эпох прошло, и так случилось, как случается у всех Тёмных, проживших долгое время вместе, – наши разумы слились воедино, и теперь слова были глупы. Мы оба могли безошибочно определить, когда кто-либо из нас вернётся, где находится, о чём думает, что собирается говорить какому-либо гостю, и даже знали память друг друга. Не было недомолвок, лжи или фальши. Мы Любили друг друга так, как не Любили бы целую Вселенную. Внутри умиротворение… А общаемся мы жестами.

В Лиссиане мы с ним уже довольно давно – затишье после второй Бури шло порядка миллиарда лет, а из этого миллиарда вне Лиссании мы провели всего-навсего полтора миллиона. За время покоя и умиротворения мы сделали много магических открытий и научились понимать друг друга на высшем уровне.

Я благодарила Лиссанию каждое мгновение, а не только по утрам, как местное население. Потому что знала – это время пройдёт, ведь ничто не вечно. По давнему закону колебаний рано или поздно грянет третья Буря, и я не вправе буду оставаться в стороне, как и он. Мы уйдём в войну с головой, забыв о миролюбии. Ведь он Первородный Демон, а я Высшая.

– Волчица, волчица, – качал он головой и выдыхал, ведя меня в дом. А я улыбалась, согретая теплом его крови.

Ночью мы сидели у камина – он в кресле, а я устраивалась на полу, обхватив руками его ноги. Мы смотрели в огонь и наслаждались полным безмыслием.

Когда небо размывало чёрным углём, на его поверхности высыпали, как бешеные пожары, раскалённо-белые звёзды, и мрак обращался в яркий серебряный день для нас – для тех, кто видел и блуждал во тьме. Млечный Путь обращался в живого небесного дракона, плывущего по космическим просторам, ослепляя соседние миры блеском своей непробиваемой чешуи. Воздух становился холодным ночью, и под этим величием чёрные розы распускались своим самым прекрасным цветом. Бархат лепестков ловил звёздную пыль, и вот уже чёрный искрится серебром, как обсидиан, вправленный в отполированное непальское кольцо.

Люди перестают видеть лес, но мы хмелеем от великолепия его красоты. А каким чудом становятся реки!..

Услышав пение Элиров, мы выходили с ним наружу и долго танцевали, разжигая звёздные костры в небе лишь для себя; их никто не мог увидеть. А после, обласканные прохладой ночи, окунались в реку, тёплую, словно парное молоко, и отдавались власти инстинктов.

Долгие ночные часы, обратившись в волков, мы бегали в лесу, забыв обо всём, сосредоточившись лишь на неимоверной силе в упругих бесшумных лапах. В моей снежной шерсти запутывались звёзды, в его белесой – слепящим следом отражалась лапа Млечного Пути. Глаза горели… Дыхание обжигало. И мы чувствовали свободу.

Мне всегда нравилось обращаться в волчицу. Это было высшим проявлением честности, чести и воли, на какие только могло быть способно моё сознание. Не нужно ни говорить, ни притворствовать… Все мысли – в ночи, и взор устремлён в светлость звёздного мрака. Только ветер и шёпот деревьев…