Крики и беготня привлекли внимание проезжавших мимо стражников. Быстро разобравшись, в чём дело, они бросились в погоню. Грабителей нашли неподалёку: они судорожно ползали по грязи, собирая рассыпавшиеся монеты. Завидев стражников, они бросились наутёк. Одному удалось сбежать, другого схватили и привели на место преступления. Там до сих пор все бегали и кричали. Десятник велел всем успокоиться и потребовал хозяина этой грязной дыры. Тот немедленно явился, причитая и охая, но под суровым взглядом десятника взял себя в руки и стал припоминать, что вечером его славную уютную гостиницу изволил посетить молодой яр с двумя слугами. Они не назвались, но, судя по говору и совам на плаще мальчика, это беринкромцы. Потом постояльцы разошлись спать, и хозяин, дав последние наставления слугам, тоже отправился на боковую. Разбудили его крики и запах гари.

Выслушав его сбивчивый рассказ, десятник поднялся наверх. Огонь потушили, дым почти весь выветрился. Тела слуг никто не трогал. Пима так и лежала у входа, Фом – у лежанки. Десятник стал внимательно осматриваться и заметил на полу обгоревший кусок бумаги. Присев на корточки, он стал изучать то, что осталось от свитка. Сквозь копоть едва проглядывали отдельные слова. Поднеся свечу как можно ближе, десятник попытался прочитать хоть что-то. Оттиск печати оплавился, но всё ещё можно было угадать крылья летящей птицы. Десятнику показалось, что он различил слова «Беринкром», «наследника» и «с почтением». Как можно осторожнее взяв обгоревший клочок и ещё раз осмотревшись, десятник спустился вниз.

– А где мальчик? – спросил он.

Мальчика нашли лежащим на лавке в углу, он тяжело дышал и время от времени кашлял. Серая сова Беринкрома на его плаще была той же птицей, что и на печати сгоревшего свитка, и на сундуке со сребрами. Герб самого Никая, хозяина буреломов и болот Тменского леса, посреди которого прятался старинный замок Беринкром.

Десятник озадаченно хмыкнул и склонился над мальчиком:

– Ты меня слышишь? Смотри на меня. Как твоё имя? Эй! Кто твой отец?

Ника снова и снова вглядывалась в два потока, стремящиеся навстречу друг другу. Один был густой и чёрный, второй огненный. Они то ли составляли волшебный узор, то ли сплетались в бесконечной схватке. И невозможно было оторвать глаз от этого действа.

Но кто-то посторонний пытался разрушить волшебство. Всё вокруг неприятно задёргалось, и Ника поняла, что её трясут за плечо. Она недовольно скосила глаза, и посреди картинки возникли слова:

– Кто твой отец? Яр Никай?

– Да, – выдохнула Ника и отвернулась от этого назойливого и грубого обратно в волшебный мир. Там Фом мастерил деревянные кораблики и пускал их по чёрно-багровой реке, которая почему-то вытекала из его шеи. А Илиник дул в их тряпичные паруса, и матушка звонко смеялась, и было так хорошо…

– Яр десятник! Яр десятник! Я дала мальчику вина. Он столько, бедняжка, пережил. Сначала чуть не зарезали, потом чуть не сгорел заживо… Вот судьба-то злодейка! – причитала служанка гостиницы.

– Я не яр. Ладно. Берём его с собой, пусть сотник разбирается.

Наутро Ника проснулась в незнакомом месте совершенно разбитой. От одежды несло гарью, голова болела, и очень хотелось пить. Она кое-как села и осмотрелась. Ни Пимы, ни Фома поблизости не было. И вдруг как будто голову пронзило острой иглой: Ника вспомнила лежащего в луже крови Фома, оседающую наземь Пиму, блеск ножа и застилающий всё едкий дым… А дальше – ничего, провал, пустота. Может, она всё ещё у грабителей? Но эта светлая чистая комната не походила на логово преступников. Ника осторожно подошла к двери и толкнула, та легко отворилась. Дальше был коридор с множеством таких же простых деревянных дверей. Почти все были закрыты, но из-за одной доносились голоса. Ника бесшумно подкралась и стала слушать.