«Вот ужо я благословлю этого польского свистуна», – сказал тут Григорий Валуев, достал ружье, спрятанное под армяком, и выстрелил в Дмитрия. Тело рухнуло. Кто-то спихнул ногой его с возвышения, и раздался тупой шлепок о брусчатку. Народ безмолвствовал. Потом женский голос тихонько завыл: «Господииии помилуй, царя убилииии», некоторые опять поснимали шапки и стали опускаться на колени. Монах-расстрига в лохмотьях, стоявший впереди, крикнул: «Марфа Матвеевна пусть рассудит!»

Инокиня Марфа сама вышла навстречу, когда тело волокли к Вознесенскому монастырю, а стая собак сзади уже слизывала кровь с брусчатки. Она на себе испытала, отчего именем «Грозный» нарекли покойного супруга, однако страх, ссылки и заточения не сломили ее духа, что всегда рвался из монастырских келий. «Твой ли это сын?!» – страшно ревела толпа, нюхнувшая кровушки. Инокиня Марфа, статная и красивая, даже в монашеской одежде, бросила быстрый взгляд на тело, лежащее на земле, повернулась к народу и громко сказала: «Не мой». Потом наклонилась, якобы получше разглядеть самозванца – он был снова в сермяжной одежде, нет, лучше так – в отрепьях, в которых несчастный проходил почти всю свою жизнь, Марфа заметила свой крестик, чудом не сорванный. Словно, шепча молитву, произнесла она тихонько: «Когда был живой, мой был, а теперь не мой, а Божий». Развернулась и ушла в свои покои инокиня Марфа, в девичестве Мария Нагая.

Нагое тело убитого царя связали и по приказу Шуйского, выставили перед народом на Красной площади, положив его на маленький, низенький стол, отчего голова и ноги свешивались. Голый труп Петра Басманова кинули на булыжники под этот столик.

Несколько дней так лежали тела, доступные для поругания: им кололи глаза, драли волосы, а кожу, все кому не лень, резали и мазали. Потом убрали подальше от Кремля. Представляю, как по мосту через Москва-реку грохотала печальная телега, тащились кони по Балчугу-болотной жиже, мимо Климентьевского острога, где теперь Климентовская церковь – за Серпуховские ворота, возможно туда, где сейчас большой подземный переход, в котором мне почему-то всегда становится жутко, везли покрытые рогожей, страшно изуродованные и обмазанные экскрементами трупы, чтобы схоронить на кладбище для бездомных.

Конец ознакомительного фрагмента.