Свое первое в Советском Союзе лето Яша провел тогда на даче в Поливках, и там под охраной, да за высоким забором трудно было разглядеть пингвина во дворе, к тому же, большую часть времени он проводил в американском холодильнике.

Прошло несколько месяцев после того визита пионеров. Стремительно и неудержимо надвигалась новая весна, гуляя ветрами по Красной площади, журча ручьями и звеня трамваями; во дворе появились первые «классики» и ученицы первого уровня, сложив горкой портфели, прыгали распахнувшись; шубы и шапки стали перекочевывать на антресоли, усыпанные нафталином; московская шпана уже похаживала в развалочку в клетчатых пиджаках, что вошли в моду; а Матвей Ильич нет-нет да влезал в свою американскую летчитскую куртку, с большим количеством молний на мягкой коричневой коже. Однако, обитатели квартиры Мазуриков в тайне желали, чтобы зима продолжалась подольше. Трудно было смотреть на бедного Яшу, когда наступали теплые деньки, к тому же холодильник, не рассчитанный на пингвинов, стал барахлить. Клавдия Генриховна раздражалась, было жалко, что на глазах ломается ценная и хорошая вещь, которых во всей Москве раз два и обчелся, подкладывала вниз тряпку, что за ночь становилась мокрой. Такие холодильные камеры уже начали выпускать в Харькове на тракторном заводе, но достать это для частных нужд, даже Матвею Ильичу, не представлялось возможным.

– Ничего, Яшенька, голод пережили, гражданскую войну, а уж лето мы с тобой как-нибудь переживем, – гладил он птицу с опорхшими крыльями. – А давай на стадион Динамо поедем футбол смотреть? Там тебе понравится, честное полярное. Сядем на первых трибунах, будем болеть и мороженого накупим. Футбол, Яшка, это дело, факт!

Мазурик теперь остепенился, он и сам замечал за собой это, думая «уж не старость ли?» Даже балеринка из Мьюзик-холла на Каланчевке, что, впрочем, уже закрыли за буржуазность, и по которой он с ума сходил последний год, его больше не волновала. К собственному изумлению, Мазурику все больше нравилось бывать вечерами дома, особенно когда Родионна читала сказки. Яша больше всего любил Пушкина, это давно заметили все домашние. Как только няня начинала про зиму, он стоял завороженно, не шевелясь, на паркете и слушал, не отрывая от няни черных пуговок глаз: «Зима, крестьянин, торжествуя на дровнях обновляет путь» (дровни – это, Яшенька, санки такие) или вот «Мороз и солнце, день чудесный!»

Незаметно и Матвей Ильич с супругой привыкли к няниным сказкам, слушая их под оранжевым абажуром. Мазурик попыхивал Казбеком, они с Родионной целыми вечерами обсуждали Яшины проделки и смеялись до слез. Клавдия Генриховна в тех разговорах участвовала редко, считая это ребячеством, к тому же она занималась серьезной работой – вышивала картину «Мы пойдем другим путем», где молодой Ленин утешает мать. Эти сказочные вечера были так спокойны, и казалось, литература сможет предотвратить нечто, надвигавшееся неумолимо, как и эта весна.

Однажды, субботним утром, это было за неделю до майских, Матвей Ильич, сидя в пижаме за столом и затягиваясь с наслаждением первой папиросой, развернул газету «Правда». Она начиналась с передовицы об опасности мелкобуржуазной стихии, там клеймили джаз, к которому пристрастился и Мазурик после поездки в Америку, даже сам иногда баловался саксофоном; а также подвергались критике недальновидные товарищи, имевшие в прошлом заслуги перед социалистическим отечеством, а ныне увлекшиеся западными ценностями, забывая учение товарища Сталина о классовой борьбе. Как обычно, он кое-что зачитал жене. Хотя здесь и не указывалось конкретных имен, но супруга Мазурика смекнула, что это камень и в их огород. Свои догадки она тут же озвучила.