– Разъяснивает, Матвей Ильич, гляди и под 20 бабахнет.

Мазурик, громко сбивая снег с унтов и отряхивая шубу, ответил с воодушевлением:

– Пушкинская погодка! Завтра жди мороз и солнце!

– Эх, не довелось Александру Сергеичу пожить при социализме, вот бы понаписал, сгубили, туды их в качель, враги народа, – сокрушался лифтер, нажимая кнопку лифта, и скороговорочкой шепнул на ухо – Слыхали из сорок девятой квартеры-то вчера увели? – И снова громко пожелал спокойной ночи.

Мазурик глубокомысленно кашлянул, зашел в лифт и погляделся в высокое, в рост человека, зеркало. Перед ним стоял дородный, красивый мужчина в белом командирском полушубке. Щеки играли здоровым румянцем, а на усах еще чуть поблескивал иней. В лифте пахло дорогим табаком. Матвей Ильич уже представил, как выкрадет сейчас из буфета «Герцеговину флор», что лежала там для гостей, и затянется в своем кабинете у большого окна с видом на Кремль. Тут дверь лифта открылась, и на четвертом вошли трое мальчиков. Они назвали тот же восьмой этаж. Дети были без верхней одежды, один в лыжном костюме с начесом, держал за руку брата – толстого карапуза лет четырех, другой, черноволосый, в круглых очечках, был одет в шорты и такие чулки с трусами, что Клавдия называла колготами и просила достать ей. Двое старших были в пионерских галстуках.

– Ну что? – добродушно спросил Мазурик, – как дела у юных ленинцев? Готовы к бою?

– Всегда готовы! – отдали честь в пионерском салюте, мальчики. – На собрании нашего дома, – начал тот, кто постарше, – мы постановили усилить работу с непартийными жильцами, с гражданами младенческого возраста, чтобы готовить их с колыбели к борьбе за мировую революцию.

– Это правильно, – одобрил Мазурик. Выйдя из лифта, он стал было поворачивать ключ в своей двери, но оглянулся – мальчишки стояли за спиной.

– А мы к вам! – радостно сообщил старший, – простите, что сразу не узнали, мы про вас, товарищ Мазурик, в книгах читали, хотели даже вашим именем отряд назвать, – но оппоненты (мальчик покосился на очкарика), – набрали больше голосов в пользу пролетарского вождя Германии, товарища Гитлера.

– Ну ничего, ничего – похлопал он по плечу пионера, – с немецкими рабочими надо дружить, – А вы что, ребята, на сбор меня хотите позвать?

– Нет, что вы, – выпалил мальчик и сбился – то есть да, конечно… но потом, а сейчас мы к вашему Яше, хотим провести с ним работу по вступлению в пионеры.

Мазурик тут же захлопнул дверь.

– Нет, – сказал он, – к Яше теперь нельзя. У него скарлатина, – соврал он первое, что пришло в голову.

– Как это? – язвительно спросил второй пионер, подтягивая шорты вместе с этими колготами аж до самой груди, – они сегодня с няней гуляли.

– Резко поднялась температура. Доктор сказал, это заразно, идите мальчики по домам, а с Яшей я сам проведу беседу, подготовлю его к революционной борьбе, даю вам честное полярное – пообещал он.

В это время открыл рот малыш и выпалил:

– А Сележа сказал, что ваш лебеночек не настоящий!

Брат дернул его за руку, мальчишки смутились и, грохоча, побежали вниз по ступенькам.

Только Мазурик одел домашние тапочки, навстречу вышла жена:

– Яша заболел, – сообщила она, целуя мужа в щеку.

Матвей Ильич хмыкнул, подумав: «Вишь как выходит, скажешь кому и вот-те-на, правильно в народе говорят – как в лужу пёрнешь». Супруги прошли в детскую. Там суетилась няня, недавно привезенная лично Мазуриком из псковской деревни, грамотная и не болтливая. Она бегала по комнате и причитала слезливо: «Где бо-бо у Яшеньки? А хочешь рыбку ням-ням? За папу, за маму, сардиночка ледяная, свежая» – она, плотоядно улыбаясь и чмокая, делала вид, что засовывает в рот сырую, замороженную, рыбину, которую держала за хвост двумя пальцами. Яша тихо и безучастно лежал в своей кроватке.