Она сидела, сдвинув брови, с растерянным выражением на лице. Даже если Гарри удалось затронуть в ней какие-то чувствительные точки, этого совсем не было заметно.

– Вы ничего не хотите нам сказать? – снова спросил Гарри.

Она помотала головой и посмотрела на меня.

– Ладно. – Гарри испустил тяжелый вздох. – Оружие, которое полиция извлекла из груди Эмерсона Пайка, представляет собой очень дорогой кинжал. Кстати, он использовал его для того, чтобы вскрывать конверты с почтой.

После этого лицо Кати просветлело.

– Да, я помню его. Он лежал на столе.

– Именно там вы видели его в последний раз? На столе?

– Да. – Но когда она сказала это, ее лицо снова помрачнело.

– На рукоятке кинжала полиция обнаружила несколько полустертых отпечатков пальцев, – сообщил Гарри, – догадываетесь чьих?

– Нет. Нет-нет. – Катя посмотрела безумным взглядом сначала на Гарри, а потом снова на меня. Она повторила слово «нет» много раз, как будто одного этого было достаточно для того, чтобы опровергнуть улики в виде кинжала и отпечатков пальцев на нем. Несколько секунд казалось, что она пытается восстановить дыхание. Одну руку она держала на уровне живота, как будто Гарри каждым своим словом заставлял ее легкие сжиматься и будто кузнечными мехами откачивал оттуда по унции воздуха.

– С вами все в порядке? – спросил я.

– Пожалуйста, я могу все объяснить. – Она подалась вперед и коснулась руки Гарри. Он отступил назад, за ее стул. – Вы все неправильно поняли. Послушайте меня, пожалуйста.

За тридцать лет адвокатской практики Гарри приходилось выслушивать всякое. Так почему бы не попробовать и сейчас?

– Да, продолжайте, пожалуйста.

– Да, действительно, я брала его в руки. Мне надо было сказать вам. Но я забыла.

– Кинжал? – переспросил Гарри.

– Да. Но это не то, о чем вы думаете. Я брала его, чтобы положить сверху на записку. Я говорила вам об этом, помните? В ту ночь я написала Эмерсону короткую записку, в которой говорила, что беру монеты, и просила не преследовать меня.

– Да.

– Я оставила ту записку на столе у Эмерсона в студии. Я взяла кинжал – он лежал на столе, – положила его сверху на записку, чтобы зафиксировать ее. Чтобы он точно ее увидел. Вот и все.

– Как пресс-папье.

– Да. – Она чуть из кожи не выпрыгнула, указывая на меня, когда я произнес это слово. – Совершенно точно. Я использовала его вместо пресс-папье. Вы понимаете? Вот так там оказались отпечатки моих пальцев.

Вы понимаете? – Девушка умоляюще посмотрела сначала на меня, потом снова на Гарри. – Вы ведь верите мне?

Гарри ненадолго задумался. Он остановил на ней долгий пристальный взгляд, от которого, должно быть, Катя чувствовала себя не в своей тарелке. Потом взглянул на меня поверх очков:

– Ну, что ты об этом думаешь? – Прежде чем я успел что-то сказать, Гарри сам сделал это за меня: – Пресс-папье для несуществующей записки, которую якобы кто-то оставил на месте преступления, но которую копы так и не нашли. – Он посмотрел на девушку с сардонической улыбкой: – Имеете ли вы представление о том, как поступили бы полицейские, если бы вы сказали им об этом в день своего ареста?

Катя тяжело сглотнула:

– Нет.

По выражению ее лица было видно, что, если бы Гарри сейчас сказал ей «подвергли вас казни на месте», она бы поверила ему.

– Они до сих пор смеялись бы, – закончил он, – вы понимаете, что это значит?

– Нет, – покачала она головой.

– Это означает, что иногда полиция не может знать, где правда, даже если только что услышала ее.

Алим Афунди всей душой стремился попасть в засушливые горы Загрос, откуда был родом и где находилась деревня его отца. Он думал о том, суждено ли ему когда-нибудь вновь побывать в отчем доме. Он знал, что никогда больше уже не увидит своих родителей. Они оба погибли два года назад в результате ошибочной атаки американских военных самолетов, когда ездили в гости к родственникам на границу с Ираком. Позже могущественные силы Сатаны назвали тот несчастный случай «косвенными потерями» и отнесли его к неизбежным, пусть и печальным издержкам миротворчества.