Но утоплены весла,
и к берегу поздно,
и в море все просто – не то что на суше.
И по небу звезды ходили,
и были к нам благосклонны.
И мы по ним находили
родного берега склоны.
Только знал океан, что
я возвращался
не к суше и счастью, а к твоим колыбельным, —
ты пела мне.
Пела мне.
Только мне.
«Ехать домой. С эскалатора на подъем…»
Ехать домой. С эскалатора на подъем
видеть спускающихся, в плеерах и снегу;
из стеклянных дверей налево, еще наверх —
выйти в снег.
Ждать трамвая. Чаще прочих ходит шестой —
желтый и легкий, позвякивает на кругу;
летний, как платье. Кажется – легче меня,
легче всех.
Встать у дверей. По узорчатому стеклу
вывести смайл безрадостному соседу —
и через мост, по негабаритной кривой
вздрагивая, улыбаясь; думая: еду, еду, —
думая: не обедал, – думая: только мой! —
в первый раз в жизни, в среду,
ехать домой.
9 Жизней
Когда эта кошка умирает в четвёртый раз,
она уже не боится.
В первый кричала —
месячный котёнок, два дня без матери.
Накликала спутника,
доброго, в принципе, мужика.
Жадно ела в запущенной кухне,
ласкалась.
Во второй —
царапалась что было сил.
Порвала лицо, руки. Всё-таки разбудила.
Долго бестолково собирался, отнёс к матери.
«Запой, жрать нечего – а её жалко. Может, возьмешь?»
Взяли. Выходили.
В третий —
да ждала, наверное.
С утра у двери, на коврике для галош,
потом на заборе.
Там высоко и хорошо видно,
как сходит с горки сгорбленная хозяйка, —
но что-то она всё никак, третий день.
На пятый сломали дверь, ходили в сапогах.
В дом уже не пустили.
Нет, оно, конечно, распогодилось —
к лету,
когда уже не так нечего есть,
не так холодно ждать на заборе —
раз в день, по кошачьему расписанию.
Объявились наследники,
забрали в город —
на мягкие кресла, тёплые полы;
к детям и витаминам для шерсти.
* * *
И вот теперь она лежит на столе,
толстая, пушистая.
Равнодушно дает лапы, показывает язык —
нечеловечески дорогому ветеринару.
А после его ухода думает:
«Ну что вы, ребят, ну зачем?
Ну какие девять, при нашей-то жизни?»
Вздыхает
и плотнее сворачивается в клубок.
Двор
Лысые сосны ниже многоэтажек,
двор уперся коленями в гаражи.
Так вот живешь-живешь,
и не замечаешь даже,
где она началась – взрослая жизнь.
Взрослая жизнь отбирает плеер, стреляет курево,
спиливает, не спросив, наше старое дерево,
не таскает котов;
мир, где отцовскую куртку носил без палева,
где десятки раз вступался за Серого, —
так вот влегкую
сбрасывает со счетов.
И ничего не сходится – если снова
смерить шагами по диагонали,
от своего до Дашкиного подъезда.
И ни к кому не ходится —
после школы ли,
после смерти мамы
или попросту после переезда.
«Вот я, Марья Моревна…»
Вот я, Марья Моревна,
вот море, что качает меня на руках…
Вот милая Мирамис,
вот мои дровосек и огниво —
где же радость моя, где?
Сплошь стекляшки и фантики.
Вроде бы, небо сине, люди взрослы,
улица разноголоса. Что же я? —
каждое утро стою так близко
к краю земного диска,
что страшно перевернуть мир.
Каждое утро врастаю в стылую пристань,
каждый день жду моих братьев.
Братья мои —
Чук и Гек, Гензель и Гретель,
ёжик и медвежонок.
Утлым судёнышком, долго ли, коротко ли, —
плывут ко мне. Везут ладан и мирру.
Сёстрам по серьгам везут
братья мои Диоскуры.
Птице по песне,
курочке по зёрнышку,
каждой твари по паре.
Каждому везут по вере его.
Только мне – ничего.
Современно, но не угасающе во времени. Модно, но на разрыв. Непросто, но так понятно! Браво, Елена!
В лучах Светы
Светлана Королева, г. Брянск
СТЕФАНИЯ ДАНИЛОВА
Стефания Данилова – стопроцентная self-made поэтесса нового поколения.
Её творческая карьера началась в 2011 году, уже в 2012 она стала триумф-лауреатом престижной премии «Послушайте!» им. Велимира Хлебникова, а в 2013 стала завсегдатаем федеральных телеканалов и СМИ после нашумевшего телешоу «Бабушка Пушкина».