Словно распахнулось всё внутри, и разлетелись ещё дальше, и без того безбрежные, границы непостижимой, странной синевы и дали. И Голубице ещё привольнее стало летать в сказочно-прекрасных, ангельских просторах. И она ясно ощутила себя виноградною гроздью на Лозе…
Лоза протянулась откуда-то прямо к сердцу. Так всё оставалось с нею и дома. И весь тот вечер, пока она не уснула, Лоза цвела в душе, и Голубица привольно порхала в невероятно-радостных небесных раздольях надежды и любви…
ПАРИЖ
В пепельно-серый и сырой балтийский воздух, над бескрайнею степью моря, черными, средневековыми стенами, выставлен старый рыцарский город…
По его гранитным переулкам ходят потомки чуди, с особой тоскою души в обветренных глазах.
Современно одетые люди столь сильно контрастируют с древним духом величественно-благородных домов, что кажутся ненужными, случайными странниками неведующими, куда им идти.
Башня тевтонских братьев голо вздымается над городом и морем, словно высматривая в холодной хляби корабли римских легатов-крестителей…. А на опустевшем рынке, совсем рядом с башней, в толпе матросов, продавая за большие «тыщи» косметику, стоит невысокого роста, с «животом» и короткой бородкой, человечек. Моряки не верят, что зеркальце и какие-то разноцветные порошки в пенальчике, из самого Парижа привезены. На их вопрос, человечек смеётся, словно кашляет, и давит из себя: «Увы! Увы! Это Париж! Да! Хе – Хе! Увы, Париж!»
Матросам косметика ни к чему, но они столпились и смотрят, с замиранием сердца, на «хорошую жизнь», и почти у каждого сейчас на душе щемящая тоска о том, что так хотелось им увидеть и услышать, а ведь не увидели и не услышали; и хотя бы только одним глазом-то мечталось посмотреть, а ведь и не посмотрели; и только-то один-единственный вздох сделать, и не сделали, в той самой счастливой, сказочной, чудесной стране – «загранице»!
Матросы смотрят, и блестят глаза под бескозыркой, а низенький и плотненький мужичек всё кашляет и давит из себя: «Увы! Хе-хе! Париж! Париж!»
(конец)
САМОУБИЙСТВО
«Должно быть многим из людей, хотя бы один раз в жизни случалось, вольно или невольно, побывать в том необъяснимом состоянии души и духа, когда вдруг всем своим простым разумением, начинаешь понимать, что прежнее твоё пребывание на земле было подобно пребыванию праха, летящего по произволу сумасбродного ветра, а представление о своём мессианском предназначении в жизни, которое, как ты сам о себе вообразил, совершенно расходится с тем предназначением, к которому призывает тебя сумасшедшее общество.
Вся эта разница в представлениях порождает необъяснимый нервический дух. Сей нервический дух может быть известен большинству живущих или живших когда-либо на земле, но далеко не каждому; и далеко не всем знакомо чувство отчаяния, переживаемое в этом состоянии человеком.
Частые, потом беспрестанные, а затем и слившиеся в один адский, непрекращающийся гул, переживания тоски и собственной ущербности, приводят несчастного, наконец, к идее, которой надлежало бы, по внутреннему его убеждению, избавить многострадальную жизнь одинокого человека от всех самых нелепых скорбей и предательств, предоставляемых творческой личности, в невероятном избытке, этим странным скоплением человекоподобных существ, которые, почему-то, называют себя цивилизованным обществом….
Если бы бунтующий дух мой пустился распространяться по поводам, побуждающим человека на этот самый отчаянный шаг, на который возможно только решиться кому-либо из намеревающихся жить, а не приговорённых к жизни по мимо воли, то скромный рассказ сей, занял бы тотчас место романа, и вместе с тем место скуки….