От тех, кому дать я ничего не могу,
От тех, кому горек порядок вещей,
В котором лишь Твой я и больше ничей.
«Весь день не свою удачу…»
Весь день не свою удачу
Ставлю на кулачок,
Весь день я хожу и плачу
Сама не знаю о чём.
Весенья – старая сводня,
Кот – мошенник и плут.
Как будто меня сегодня
Кому-нибудь продадут.
Заставят трясти мякины,
Стирать чужое бельё,
И станут чужие мужчины
Рядить про тело моё.
Подбросят орёл-монетку,
А выпадет вечный туз,
Порвут друг другу жилетку
И зубы сочтут во рту.
Полягут в ряды их лица,
Печальны, уж не со злом,
Стану за них молиться
В церковке за углом.
Буде вам докричаться
Сквозь мою маету,
Как умру без причастья
Где-нибудь на лету.
Ave Магдалена
Чем заняться, скучая,
Как не смотреть на лица,
Вот она едет с печальным
И строгим лицом блудницы.
Скрежетая на Среднем,
Мимо дома и горы,
Едет трамвай последний
Через полночный город.
Мимо старинной кирхи,
Ныне – фабрики шорной
Едет домой блудница
В свой полумрак дешевый.
В пальцах – смятые астры.
Взгляд суете не внемлет.
Может и правда – завтра
Бог вернётся на землю?
Крестница смерти
Приходи ко мне вечером,
В лёгкой тиши,
Разметай мои карты,
Меня рассмеши,
Чтобы я поняла:
Все надежды – пустяк,
Чтоб наскучило мне
В этих долгих гостях,
Чтоб на улице был
Непременно июнь,
Чтоб плясали колдуньи
На холодном ветру,
Чтоб проведать мне,
Как эти ведьмы поют,
Как горят их волосья,
Подобны костру.
Белой Питерской ночи
Прозрачный кристалл,
И на пальце твоём
Безнадёжный хрусталь,
Ну, столкни меня вниз
От любви и тепла,
Есть огонь и полёт,
Остальное – зола,
Остальное – не больше,
Чем пепел у ног.
Разреши мне примерить
Твой тонкий венок,
Как родную сестру
Приласкав и любя,
Разреши мне твой саван
Надеть на себя,
И, баюкая мой
Непоседливый сон,
Разреши поиграть
С твоей острой косой.
Но от большего зла,
Как от чёрного дня
Сохрани меня, пламенем
Крыльев обняв.
«Но ты дал мне крылья…»
Но ты дал мне крылья,
А мог всего лишь взять с собой и идти,
Не повернув головы, доброй беседой связав
и соединив,
Там, где в бархатном чреве ночи золотые
роятся огни,
И отчаянье спит,
И любовь похожа на старость, совсем не
страшна,
А мы пребываем детьми,
И наивность уже не смешна,
Там драгоценную пыль одежды твоей
Я согласилась нести,
Но ты дал мне крылья,
И мне всё равно – останусь ли я одна.
Они холодны, их тяжесть соразмерена и велика.
Они над моими руками, или я на твоих руках?
Где ты взял этот камень
прозрачнее всех, к ним тебя приводила Смерть,
Где ты взял резец, сотворивший любое перо —
В бездну, куда облака боятся смотреть,
Недобрые руки отдали твоё серебро.
Почему мы так любим боль?
Почему мы не любим тех, кого любить не
тяжело?
Что нам в радости неразделённой, что в
тяжёлой плоти детей?
Или нам лишь тогда светло,
когда земля кричит в темноте?
Но ты дал мне крылья,
И мне всё равно – в какое пламя лететь.
«Ничего не хочу…»
Ничего не хочу.
Ни почестей, ни свершений,
ни переживаний.
Сейчас придёт ночь,
Возьмёт меня и укачает
в своей небесной люльке.
Но хочу, чтобы ты позвонил.
И я опять растеряюсь,
как школьница,
приглашённая на танец
самым красивым мальчиком нашей
школы.
«Что-то начало душу щемить от военных оркестров…»
Что-то начало душу щемить от военных оркестров.
Или это война?
Так откуда ей быть между нами.
Или снова, как предки, лишённые смысла и места,
Побредём, протекая живыми людскими волнами.
Не бродяги, которым сиротство – фетиш и конфета,
Не мудрёные странники в поисках истин вселенских,
Но усохшее семя, напрасно носимое ветром,
Несуразная часть человечества – переселенцы.
От какой бы надежды, размеренность вдруг оживившей,
Откажусь, вдоль миров населённых себя подгоняя,
Где же дом из твоей колыбельной, где чёрные вишни,
Те, что к самой земле своей тяжестью ветви склоняют?