– Где золото прячешь, старая?! – зло спросил Петешев. – Ну, говори!

– Нету у меня ничего больше, сыночки, – горестно запричитала хозяйка дома. – Только это.

– Осмотри шифоньер! – приказал Большак.

Петешев повернул ключ, оставшийся в дверце шифоньера, и широко его распахнул. В нем были старые платья времен молодости старухи, широкие сарафаны, передники, помятые шляпки. Петр торопливо скидывал одежду на пол. Ни золота, ни денег в шифоньере не оказалось.

– Где же ты, старуха, деньги прячешь?

– Если бы у меня деньги были, разве стала бы я квартиранта держать? Хоть на маслице да молочко будет.

– Оставь ее, Петух! Возьми вот ту швейную машинку, за нее на базаре хорошие деньги дадут!

Петр приподнял швейную машинку.

– А тяжела, зараза! – посетовал он.

– Ничего, не переломишься, – отмахнулся Хрипунов, подобрал с пола четыре платья. Критическим взором осмотрел их со всех сторон и, убедившись, что они вполне годны для продажи, сунул в холщовый мешок. – На базаре толкнем! Сейчас любая вещь нарасхват! А вы… если хоть слово кому-нибудь вякнете про нас! – повернулся он к лежащим на полу старухе и квартиранту. – Вернемся и порежем вас!

– Да разве мы смеем, милочки! – запричитала старуха.

– Все, выходим!

Потушив фонарь, Хрипунов сыпанул на пол горсть табаку и вышел из комнаты; пересек террасу и шагнул в оконный проем, через который было видно черное небо, издырявленное множеством звезд. За ним, стараясь не расколотить швейную машинку, заторопился Петешев.

Никто из близлежащих домов не видел, как дворик бабки Ксении пересекли двое мужчин. Потом, ненадолго нарушив ночную тишь, бряцнула на воротах тяжелая щеколда, и «гости» растворились в густом и темном пространстве улицы.

Майор Щелкунов и капитан Рожнов вышли из темно-желтого длинного здания управления, пересекли тихую улицу Дзержинского, после чего спустились вниз по крутым бетонным ступеням прямиком к «Черному озеру».

Виталий Викторович был влюблен в этот парк с самого детства. Мальчишкой он помнил его всегда многолюдным, в нем было тесно от прогуливающихся под ручку пар, весело от задорных и шумных, как сама молодость, студенческих компаний. Зимой на озере еще с незапамятных времен ежегодно заливался каток, привлекавший всю молодежь с близлежащей округи. Весной впадина наполнялась талой водой, и тогда он вместе с другими мальчишками сколачивал плоты и организовывал на озере настоящие флотские баталии.

Некогда в саду размещались рестораны, один из которых принадлежал купцу Ожегову – по заверениям казанцев, один из самых лучших в Казани. Только в нем можно было отведать суп вензорв и консоме дежибье, кокили из рыбы и голубцы по-полтавски. Частенько к арке «Черного озера» подкатывала пролетка очередного залихватского кутилы. Раздавались хлопки откупориваемых бутылок, пенилось шампанское, слышался смех, а между старых лип чинно вышагивали парочки – мужчины с изящными тросточками в руках и женщины в красивых платьях и со шляпками с широкими полями.

Все это изящество присутствовало совсем еще недавно, но уже успело кануть в Лету. С той поры минула целая эпоха.

По ровной и прозрачной глади озера безмятежно скользила стайка лебедей. Птицы были доверчивыми и ручными, их можно было кормить прямо с ладоней. Но в парке уже давно не было изысканных ресторанов с зимним садом и светской, избалованной многими развлечениями публики. Все изменилось, казалось, что даже воздух стал несколько иным.

Особенно серьезные перемены произошли в «Черном озере» в тридцатые годы. Парк вдруг сделался чужим, даже нелюдимым, и казанцы старались обходить его стороной. В нем было беззвучно и гнетуще, даже птицы не щебетали. По утрам около парка «Черное озеро» со стороны Управления Народного комиссариата внутренних дел выстраивалась длиннющая очередь, которую не могли напугать ни летний зной, ни зимняя стужа. Длинная очередь тянулась через всю улицу Дзержинского и зловещим длинным хвостом спускалась по бетонным ступеням к самому озеру. О людях, стоявших в очередях, распространяться было не принято, но всем было известно, что это родственники арестованных, участвовавших в кулацких, диверсионно-повстанческих и диверсионно-вредительских группах, не теряющие надежды узнать хотя бы что-нибудь о судьбе арестованных близких.