– Петух, все помнишь?.. Я иду потрошить шифоньер, а ты топаешь сразу к комоду, он слева стоит. Деньги и золотишко, мне думается, там и должны лежать.

– Большак, а если они в зале все-таки спят? – усомнился Петр Петешев.

– Не должны! – убежденно сказал Василий. – Старуха спит в своей комнате, а квартирант за ширмой. Я уже неделю наблюдаю за этим домом, если не нашумим, то так же тихо и смоемся с хорошей добычей.

Хрипунов несильно потянул на себя тонкую дощатую дверь, и она бесшумно отворилась. Желтый рассеивающийся луч фонаря осветил обшарпанный пол, быстро перебрался на противоположную сторону, оклеенную старыми обоями; выхватил из темноты семейные фотографии, после чего зацепил угол какой-то пестрой картины и перескочил на громоздкий комод, расплывшийся огромным темным пятном рядом с окном.

– Ищи здесь!

Петр прошел вперед на несколько шагов и, не заметив стоявшего в темноте стула, зацепил его ногой. Стул громко и злобно прошаркал по полу, качнулся на задних ножках, словно раздумывая: «А следует ли падать?», а потом с грохотом шарахнулся об пол.

В следующую секунду из соседней комнаты прозвучал встревоженный старушечий голос:

– Кто здесь?!

Хрипунов перехватил растерянный взгляд Петешева – тот ждал разрешения, чтобы броситься к выдавленному окну. «Дрейфишь, Петро, а все героя из себя строил!» Но вместо отхода Василий, уже не соблюдая осторожность, зашагал через весь зал прямо в ту сторону, откуда звучал обеспокоенный голос. Луч фонаря бесцеремонно уставился на сморщенное желтоватое старушечье лицо, и он, вкладывая в свой голос всю накопленную злобу и раздражение, не отпускавшее его на протяжении последних недель, прошептал:

– Молчать, старая колода, если жить хочешь… Хоть слово вякнешь… пристрелю! – для убедительности он выставил вперед руку с вальтером. – Где твой квартирант?

– За занавеской он, спит…

– Петух, проследи за ней, чтобы она какую-нибудь дурь не выкинула, – сказал Хрипунов Петру, продолжавшему стоять неподвижно.

Петешев уже справился с растерянностью и теперь старался выглядеть как можно боевитее. Ему очень хотелось верить, что Большак не заметил его минутное замешательство.

– Ложись на пол, старая! – приказал Петешев, потрясая наганом. – Живо!

– Да что же вы надумали-то, ироды! Я же вам в бабушки гожусь.

– Ложись, сказал!

Женщина, подбирая в руки длинную белую сорочку, тяжело опустилась на колени, потом легла на пол.

– Боже, сохрани! Боже, спаси! – крестилась она, глядя на револьвер.

Хрипунов отошел в угол комнаты, где за занавеской находился квартирант, и с силой дернул на себя пеструю материю. Бледно-желтый луч фонаря осветил рыхловатое лицо спящего молодого мужчины.

– Поднимайся, козел! Чего дрыхнешь? – процедил Хрипунов.

Мужчина открыл глаза и недоуменно уставился на Василия.

– Вы кто? Что происходит? Объясните мне.

На вид ему было не более тридцати лет. Он был высокого роста, с рыхлым телом, очень нескладный, с тонкими руками. Василий не без удовольствия всматривался в его искаженное страхом лицо. Квартирант все понял – его губы вдруг дрогнули и застыли в какой-то нелепой просительной улыбке.

– А теперь туда! К старухе! И лицом вниз! – Хмыкнув, добавил: – И смотрите там, не нагрешите.

Квартирант суетливо затоптался на месте, после чего послушно опустился рядом со старухой.

– Слушай меня внимательно, – с искренним сочувствием произнес Василий, – если поднимешь крик, пристрелю тут же, на месте. Мне не впервой! Петух, посмотри, что там у старухи в комоде припрятано.

Петр Петешев подошел к комоду и стал вытаскивать из него ящик за ящиком. На пол вывалилось выглаженное белье – простыни, наволочки. В нижнем ящике оказалась шкатулка, в которой лежали старинные бусы, броши, кольца, золотые серьги.