сейчас мой ум. Итак, читатель,

я вглядывался в Афраила

и мысленно твердил: приятель,

тебя жизнь просто раздавила,

но ты живёшь и как же так,

ты улыбаешься, чудак…

30

И захотелось мне прижаться

к нему щекой к щеке и, братцы,

побрезговал. Да и, признаться,

художник тронут вовсе не был

рассказом чурки. Он, напротив,

перебивал его и в небо

глядел ночное и наркотик

какой-то предлагал, что был

припрятан где-то, я забыл.

31

Кстати сказать, художник тоже

был издаля. По его роже

не скажешь, кто он, но похожий

на русского, хотя с акцентом

малороссийским. Он приехал

в Москву, как я сказал уж, кентом,

и видно вся эта потеха

с игрою в классики ему

была пока что по уму.

32

Он жил на чердаке каком-то

в среде полубогемной. С понтом

художник. Говорил о ком-то,

что он-де гений. Я не слушал.

Он рассказал, что промышляет

тем, что рисует лица тушью

прохожих на Арбате, знает,

как деньги делаются, но

ночами пишет полотно

33

великое о наркоманах.

В его зрачках, немного странно

расширенных, как у барана,

было отсутствие и мыслей

и чувств возвышенных. Меня он

немного раздражал, и висли

в мозгу картинки, в коих даун

присутствовал. Но, в общем, он

обычный парень был, пижон.

34

Девчонка байкерша подсела

за столик к нам и поглядела

зазывно на меня, – сидела

она до этого с друзьями

и на меня глядела, как бы

пытаясь угадать, что я, мол,

собою представляю, дабы

не ошибиться, чтобы был

не зря затрачен юный пыл.

35

Я был одет вполне прилично…

И в сотый раз я думал: птичка,

ты ошибаешься, я лично —

ничто. Какая ты смешная.

Я б подыграл, но интереса

к тебе я не имею, злая

девчоночка, какого беса

ты глазки строишь. Я – ничто.

Иди, ищи покруче кто.

36

Здесь стоит, в общем-то, отвлечься

и в слух порассуждать, что вечно

прогрессом движет, но стеречься

я должен рассуждений общих.

Всё потому, что с отвращеньем

я отношусь ко всяким тощим

философам, чьи речи пеньем

я заглушаю и люблю

весь разговор свести к нулю.

37

Но философских струн ни грамма

нет в самочке, что словно лама

мила и вертится упрямо

перед глазами, – потому-то

я не люблю всех этих кантов,

ведь вот правдивая минута:

девчонка мерою таланта

свою устроить хочет жизнь,

инстинкт ей говорит: борись!..

38

И тут подсели эти парни,

затянутые в кожу. Бар не

работал, кажется, и я не

стал дожидаться, когда хлопцы

устроят бучу, хотя я-то

уже был пьян и эти поцы

мне стали нравиться, но надо

ещё мне было позвонить

подружке, чтобы сообщить,

39

чтобы меня она не ждала

сегодня ночью. Мне скандала

хотелось, чтобы она знала,

что я в свободном, блин, полёте…

Я взял с собою Афраила,

который зоб сжимал в икоте,

пообещал, что купим пива,

и мы пошли вверх по Тверской,

гонимы ветром и тоской.

40

Москва была давно пустынна,

лишь редкая машина мимо

нас проезжала и бензином

почти не пахло – посвежело.

Витрины, фонари горели,

и в небе звёздочка блестела,

и было слышно, как запели

за нами, вдалеке, ну, там,

где был какой-то ресторан.

41

Шоссе блестело и лоснилось.

Пустая банка повалилась

порывом ветра, покатилась…

Где тот, что из неё пил пиво?

Уж дома спит наверно. Где же

тут телефон? Повешен криво

рекламный транспарант: в Манеже

то ль выставка, то ль продают

чего-то. Полный, блин, капут.

42

Какие чудные ворота.

Огромные. Да, вот работа.

Высокие. С рисунком. Кто-то

соорудил – ведь это ж надо.

Величие во всём. Как жалок

я рядом с ними, но награда

мне сознавать, что я – осколок

тех упований, хоть давно

всё это полное говно.

43

В ларьке возьмём, пожалуй, пива.

Да, я хорош. Напился. Криво

хожу. Да, в общем, и не диво:

грамм двести водки, пива банки

три уж за ночь. Не надо много

мне – что я ел? – одни баранки

какие-то, сардельку, сока,

ну, выпил… Вот и охмелел.

«А хорошо ведь, Афрогел…

44

Тьфу, Афраил… Прости… Смотри вон,