Ничего хорошего.

Так или иначе, Рамона Монаган и Виктор Крейн подружились. Оба были слишком упёртыми. Оба оказались нужны друг другу. Никто не смог этому помешать. Это был факт, который предстояло принять как данность – и в школе это приняли, пусть и с неохотой.

Благодаря Рамоне Вик держался и каждый день находил повод чувствовать себя счастливым, даже если это было очень маленькое и хрупкое счастье. Разумеется, он с первой встречи по уши влюбился в Рамону, потому что иначе не могло быть с мальчишкой, которого все до этого дружно ненавидели.

Когда Чеза Наварро, его семнадцатилетнего соседа, вытащили из петли фиолетовым, с запавшим языком и мокрыми штанами – перед смертью он обмочился, – а потом похоронили, Вик благодарил Рамону за то, что она была рядом, и у него не было ни единой мысли поступить, как Чез, который бросил школу ещё в средних классах и старался никуда не выходить за пределы индейских территорий. Он не выдержал того, что выдерживал Вик. Он очень устал быть тем, кем был, и долго дёргался в петле, прежде чем сломал себе шею. Старик Тед Наварро не плакал на погребении. За всю жизнь у него не осталось слёз, и он мучительно тёр сухие заплывшие глаза платком, надеясь выжать вместе с влагой хоть каплю внутренней боли. Но она была запечатана так глубоко, что он не стал бороться с ней. Набрал камней в карманы старой куртки, зашел в Мусхед[4] и там остался. Чез был у Теда один: сын работал в Бангоре на металлургическом заводе и пять лет назад свалился в раскалённую печь. Говорили, он был пьян, потому так всё и случилось. Кто-то видел, что к печи его толкнули, но сказать, что он напился водки, было гораздо проще. Потому что он был индеец, а они, как знали все белые, много пьют.

И вот Вику и Рамоне исполнилось по семнадцать, и тем октябрём они пришли на пляж. Это было их место. Рамона знала: родителям очень не понравится, если узнают, что она снова тусуется с Крейном, но разве ей было до них дело? До них – нет, но до другого человека, который очень ей нравился, – вполне даже…

Она бросила рюкзак на песок и попробовала залезть на парапет. Вик положил свой рюкзак рядом. Он не мог ни в чём ей отказать: он любил Рамону. Она это хорошо знала и, Вику казалось, этим его чувством в последнее время вволю пользовалась. Он не возражал. Она была одной из самых популярных старшеклассниц – и его лучшей подругой, хотя все из её компании считали его кем-то вроде её диковатой собаки или личной тени. Вот только она ему – больше, чем просто подруга, снизошедшая из жалости до такого маскота, как он.

– Ну пойдём, – настаивала она. – Там будет весело.

Вик помог ей взобраться на парапет. Она держалась за его руку и до забавного важно шагала, пока холодный ветер трепал её волосы и красивый бежевый плащик. Вик улыбнулся. Он не мог сказать ей «нет», когда она была такой смешной.

– Затея т-так себе, – всё же признался он, сунув руку в карман мешковатой вельветовой куртки.

– Ты с ними говорил? Ты с ними был в одной компании? Они тебя знают лично?

– Нет.

– В том и дело, ворчун. Как ты можешь сказать, что тебе что-то не нравится, пока не попробовал это? – рассудила Рамона. – Тебе полезно общаться с кем-то, кроме бабушки.

Она подошла к краю парапета. Вик со вздохом подхватил её под бёдра и поставил на песок, заметив:

– И тебя. П-плюс в школе мне хватает о-о-общения.

– Я говорю про нормальное общение, Вик, и нормальную компанию.

Они побрели по пляжу. Рамона закинула руку ему на талию и медленно шагала, утопая в песке. Вик задумчиво смотрел себе под ноги. Они дошли до старого топляка, и Вик сел возле него первым, прислонившись спиной к когда-то размокшей и вновь высохшей коре, ставшей жёсткой, как наждак. Рамона сморщила нос.