Ничего не хочу знать! Наверняка, не дозвонившись до меня, босс таким образом прислал дополнительные инструкции.
Обойдется! Больше никаких приключений! Завтра лечу домой!
Увы, не зря существует поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает». И назавтра для меня начинается ад…
Глава 8. Богдан
Как вернулся из испанской забегаловки, куда я сбежал, ненавидя себя, Паскевича и окружающих, не помню. Просто провал в памяти. Кажется, только что мчался по полю, а уже лежу на кровати, а кто-то трясет меня за плечо.
– Боб, вставай! Тревога!
– Где? Как? – распахиваю сонные глаза, но ни черта не вижу, сплошной мрак.
– Поднимайся, Иваныч всех собирает в холле.
– Черт! Погоди, – сажусь, растирая глаза, пытаюсь разглядеть время. – Блин! Какого хрена! Шесть утра! Рано же! Дай поспать!
Спросонья ничего не понимаю. Вроде бы нахожусь в своей комнате, на кровати, но почему одет? Снова падаю на подушку и ногой пинаю капитана, но Мишка не сдается.
– На том свете отоспишься! – тормошит меня он.
– Отстань! Пока не тороплюсь.
– А пора задуматься.
Громов рывком сажает меня и не дает лечь, как ни пытаюсь. Я трясу головой, но не могу прийти в себя. Во рту словно стадо слонов ночевало, тошнота поднимается волной из желудка.
– Слушай, неужели я вчера так нализался? – закашливаюсь, сухой и шершавый язык едва шевелится во рту. – Дай воды, будь другом.
– Воды? Держи!
Холодный поток опрокидывается мне на голову.
– Спятил? – вскакиваю и с кулаками бросаюсь к Мишке. – В нос хочешь?
– Фу, ну и запашок от тебя! – он машет руками. – Зато ты проснулся. Живо в душ! У тебя пять минут. Все уже ждут.
– Да скажи хотя бы, что случилось?
Мишка толкает меня в спину и отправляет в ванную, но сам не уходит, стоит под дверью, словно караулит, не сбегу ли я.
– Что ты помнишь из вчерашнего? – спрашивает он.
– Помню ушлепка Паскевича, который ударил по ноге, – смотрю на икру и сплевываю. – Блин! Док меня не допустит до тренировки. – Дьявол! Что б его! Урою гада!
– Что случилось? – кричит Мишка. – Кого уроешь?
– Смотри!
Высовываю ногу из-за шторы. Она опухла, по всей коже разлилась болезненная синева. Вчерашняя маленькая точка превратилась в безобразное красное пятно, которое пульсировало болью.
– Ек-макарек! – присвистывает Мишка. – Это уже походит на членовредительство. За такое Паскевичу грозит отстранение на несколько игр. И у тебя явное воспаление. Ты вчера не обрабатывал ногу?
– Нет. Пластырь наклеил, и все.
– Идиота кусок!
– Сам знаю, – хватаю с крючка полотенце и с трудом выбираюсь из ванной. – А главное, не докажешь ничего!
– И не надо доказывать. За нас уже все сделали.
Перестаю вытирать волосы и смотрю исподлобья на друга.
– Ты о чем?
– Шевелись, сейчас все узнаешь.
– Громов, если не скажешь, прибью!
Но Мишка уже исчезает за дверью, оставив меня в мучительных раздумьях. Может, я вчера еще что-то натворил? Иваныч не станет собирать команду так рано утром без весомой причины. На сердце становится тревожно.
Уже подходя к общей комнате, понимаю: проблема за ночь нарисовалась серьезная. Парни громко говорят, перебивая друг друга, иногда срываются на крик.
– Сергей Иванович, предлагаю подать на канал в суд, – слышу голос рыжего Петьки, – на опережение, так сказать.
Рыжий – самый нервный игрок команды, вечно чего-то опасается.
– Согласны! – поддерживают его остальные. – И на репортера тоже.
Смутно вспоминаю девчонку с длинной косой, увязавшуюся за нами в бар.
– А причем тут она? – спрашиваю, распахивая дверь.
– Из-за этой стервы весь сыр-бор и завертелся, – отвечает угрюмый Леха Савельев.
– Бро, вспомните! Мы ее выставили сразу, как только узнали, кто она. Еще и обыскали. Не было при ней ни камеры, ни телефона.