Лин с Мариам свернули на улицу Веспасиана, на которой находились меблированные комнаты. Через открытые двери Лин видела студентов в черных плащах – они бегали по лестницам, смеялись, окликали друг друга. Наверху, на балконе, кто-то играл на виеле. Жалобная мелодия плыла над крышами, словно чайка над волнами в гавани.

– Знаешь, если послушать музыкантов, то влюбленность – это просто ужасно, – заметила Лин. – Бесконечные стоны и плач, и все потому, что некая девица не желает мириться с твоими недостатками.

Мариам негромко рассмеялась.

– Как ты можешь быть такой циничной?

– Не говоря уже о том, что из-за любви человек, по-видимому, лишается денег и здоровья, – продолжала Лин, считая на пальцах, – и в большинстве случаев умирает молодым в крохотной комнатке, освещенной единственной свечой.

– Если бы это было так ужасно, никто не влюблялся бы.

– Говорят, у человека нет выбора, – ответила Лин.

Они свернули на Юйланьскую дорогу, и Студенческий квартал остался позади.

Юйланьская дорога представляла собой широкую улицу, застроенную небольшими шэньчжоускими домиками; от тротуара их отгораживала невысокая стена с железными калитками. Торговцы и моряки из Шэньчжоу, обосновавшиеся здесь во времена Империи, за сотни лет почти ассимилировались с народом Кастеллана.

– Любовь просто обрушивается на тебя, хочешь ты этого или нет; иначе ей не посвящали бы такое огромное количество песен. Кроме того… чего только люди ни делают, чтобы себя погубить! Уж кому знать, как не мне.

Ряды жилых домов уступили место лавкам со всевозможными товарами – от нефритовых статуэток и дешевых украшений до фейерверков и бумажных фонариков, разрисованных символами независимости и удачи, с повторяющимся словом «Дацинь» – так на шэньчжоуском языке называлось государство Кастеллан. Из дверей закусочных доносились аппетитные ароматы; матросы из Шэньчжоу и студенты, привлеченные низкими ценами, ужинали лапшой за длинными столами из розового дерева.

У Лин заурчало в желудке. Пора домой, решила она; девушка твердо помнила, что в кладовой остался целый медовый пирог. Ну, или почти целый.

Они с Мариам прошли под каменной аркой и очутились в переулке, настолько узком, что им пришлось идти друг за другом. В садах за невысокими заборчиками цвели хризантемы и маки. Сверху доносился смех: обитатели домов уже поднялись на крыши, чтобы наблюдать фейерверк, который должен был начаться позже. Лин помнила фейерверк: красные и золотые огни над гаванью, похожие на падающие звезды.

Когда они вышли из переулка, Лин вполголоса выругалась. Должно быть, она свернула не туда. Она хотела обойти площадь Валериана, пробраться по улицам позади Дворца Правосудия. А вместо этого они с Мариам угодили на площадь перед Дворцом Собраний. Их окружали возбужденные, вопящие люди.

«Богиня, помоги мне, – с ужасом подумала Лин. – Только не это».

Мариам в панике оглядывалась по сторонам. На площади яблоку было негде упасть.

– Но я думала…

– Что мы обойдем площадь. Я знаю, – мрачно произнесла Лин.

Неподалеку несколько карет стояли вплотную друг к другу. Дверцы были открыты, и модно одетые девицы – купеческие дочки – в ботинках из разноцветной кожи и пышных юбках, обшитых кружевом, высовывались из карет, хихикали и болтали друг с другом. Лин уловила что-то насчет принцессы, королевства, и еще знакомые имена – «Конор Аврелиан» и «советник Бенсимон».

Ни один человек из народа ашкаров не пользовался таким влиянием за пределами Солта, как ее дед, Майеш Бенсимон. Внутри их квартала верховной властью обладал махарам, но здесь, среди