Вова поддал газку, чтобы подняться выше. Он почувствовал жар распалившейся горелки. На стальном баллоне прямо на глазах выгравировалась надпись: «Ты умеешь мечтать?» Шар взметнулся ввысь, пронзая мягкую облачную гладковыбритую толщу, взмывая сквозь подсвеченную солнцем небесную лазурную глазурь. Выпрыгнув над бугристой долиной облаков, солнце предстало во всей красе – гигантским горящим шаром, вечным незатухающим взрывом, дающим планете и снам жизнь. Вова огляделся, покачиваясь на волнах воздухоплавания. Облачный горизонт плавно стелился в безграничность мира, сливаясь с далёкой синевой тропосферы, давая воображению нужный простор. В просвет голубизны просочилась скатерть Млечного Пути, полная опилок звёзд.

Внезапная сила откуда-то с земли принялась истово притягивать шар. Вновь замельтешили пронзаемые корзиной белёсые, сладковатные этажи облаков. Ниже и ниже, пока шар не пробил дно небес. Внизу, на земле, чернела коробка, с высоты напоминающая открытый спичечный коробок. Вова выкрутил газ на полную мощность – «работай, чёртова керогазка!». Но точечная гравитация лишь усиливала натиск, спешно выдавливая из шара горячий воздух. Воздушное судно быстро приземлялось, практически пикировало и, за пару метров от поверхности, моментально замерло, с силой прибив Вову ко дну плетёной корзины.

Он встал на ноги и осмотрелся. Исчезли шар и небо, город и солнце. Осталась лишь лишённая крыши тёмная комната без окон и дверей. Четыре тёмно-серые стены, неприятная шероховатость которых была богато испятнана белыми отпечатками детских рук и испещрена спящими цепями, увенчанными широкими кандалами и их тихо стенающими посвистами.

Вова ощутил странное давление помещения – средоточие тьмы, депрессия прямоугольников, раздражённый шёпот стен, недовольное отсутствием пленника цоканье оков. Один из отпечатков детских рук ожил, сделав манящий жест пальцами, – подойди. Озадаченный Вова приблизился. Выбеленная правая детская ручка тянулась к нему навстречу из зазеркалья бетона, натянув на себя двухмерность серой стены. Вова без слепой опаски, свойственной снам, протянул свою левую руку. Ладони соприкоснулись.

Грань грёз и яви этим прикосновением взрезалась. Сознание выпорхнуло из сна: Вова открыл глаза в своём неуютном домике. Сивый ветер бил тонким, нацеленным сквозняком сквозь оконную раму. Осень бесцеремонно надорвала клеёнку, заменявшую выбитое окно. Не выспавшееся утро холодило кожу, несмотря на защиту разложенного поверх дивана армейского спального мешка, любезно предоставленного Евгеном. В довесок, тело, казавшееся стеклянным, затекло всеми мышцами, ещё явно смотря холодные сны, – широкий спальник приходилось перекручивать на манер кокона, сплетённого на заказ осенью, бедностью и беспросветностью.

Привычное ожидание чуда воскрешения тепла в батареях набило оскомину. А чудо всё не являлось, несмотря на шкалу термометра, застенчиво сползающую вниз, хохлясь по ночам изо дня в день всё анабиозней.

В соседний дом с грохотом слов, обитых порогов и деревянного стука в дверь направилась бригада «Скорой». Они всегда являлись спозаранку и, по обыкновению, будили Вову, который в этот раз уже вылез из спальника, точно из разбитой скорлупы вкрутую сваренного нового дня. Новое рождение нового дня. Новоднерождение. Всё в первый раз. В десятитысячный раз. Ступая босыми ногами с поджатыми пальцами по холодному полу, Вова, туго замотавшись в клетчатый плед, прошёлся до сонной кухни. Медленно распрямляясь, он закурил и поставил чайник из прокоптившейся нержавейки на распустившийся синим цветком огонь, на острие обгоревшей спички подвесив упитанный зёв. После кратковременного омовения сурово-студёной водой, он вышел в угловатый, тенистый двор, наполненный хаотично разбросанным золотом начинающегося листопада, чтобы упорядочить брожение утренних дум смешиванием сигаретного дыма и прохладного воздуха. Метеорологи, удерживая на вытянутой руке календарную декаду, привычно солгали, обещая, что целый месяц будут стоять ровные, вдумчиво ясные погоды.