Без стука в кабинет вплыла прекрасная Алёна, сковав всё внимание на себе. Она зашла, сияя соблазнительной улыбкой, в абсолютно вульгарном, откровенном платьишке. В некоторых особо цензурных местах полупрозрачная ткань умело не скрывала кружева белья под собой. Алёна провернула ключик в двери до упора. Замок, прикусив губу и сдержав обнажённый вдох, искушённо щёлкнул. Она резко развернулась, взмахнув шелковистыми волосами. Перелив прядей взметнулся необузданной волной и осел на обнажённых загорелых плечах её. Нежные руки остались за спиной, точно в них ютился сюрприз. Вова, оплавляемый, точно капающий с язычка свечи воск, сопровождал любопытно-вожделенным, исступленным взглядом каждое её грациозно-кошачье движение, пошловато прислонив большой палец к приоткрытым губам.

– Привет, милый. Двери закрываются, и никто не узнает… – Её сочные, медовые губы, завязанные бабочкой, сотворили изящный танец, когда из них выпорхнули налитые желанием слова.

Кожа её – шёлк. Голос – бархат. Глаза – море. Волосы – рассвет. Движения – волны. Алёна плыла, виляя стройными бёдрами, каждый шаг её оставлял позолоченный след. Она – опылённый цветок нежности. Тонкий поясок, завязанный на спине, как мог сдерживал молодое тело в тюрьме одежды. Лёгкое, искусное движение руки даровало свободу – капитулировавшая полупрозрачность ткани опала к ногам её. Алёна вышла из омута материи, раскованная и вольная, скользнув ноготками в волосах ярко-напрасными красками. Вова томно встал, прочувствовав пробежавшую по спине стаю мурашек и, закрыв на мгновение глаза, свет и тепло Алёны впитав сквозь веки. Она приближалась. Щёлкнул за спиной крохотный замочек бюстгальтера. Чашечки остались на упругой груди. Пошленькая гравитация оттягивала момент из последних сил. Руки Алёны ветвями тянулись к Вове-солнцу, бездонно-зелёные глаза, искренне слепо покорные основному инстинкту, закрылись от одурманивающего вожделения, губы её, умилённым сердечком сложенные, страстно приоткрылись в истомлённом ожидании поцелуя.

Но Вовина рука неопрятно, по рабоче-крестьянски, легла на красивое лицо Алёны, остановив все её полунагие порывы победившего искушения на полуслове, грубо порвав набухшую нить эмоций:

– Ну нет. Вот это уже точно перебор…

Вова посмеивался, покачивая головой, разуверовав в происходящее окончательно. Смех его становился всё напористей и гуще, точно обволакивал облаком, пока попросту не сорвался в громовой хохот.

Просмеявшись и продышавшись, Вова безразлично отступил от опешившей Алёны к окну и открыл его свободолюбивым движением нараспашку. Там покачивался на ветру верхнего этажа небоскрёба огромный воздушный шар, громадная красная капля воздуха, привязанная скрипучей верёвкой к крюку, торчащему занозой из молчаливой стены высокого здания.

Вова, обернувшись и бросив на ошеломлённую Алёну таинственный взгляд, отправил ей воздушный поцелуй. Он, ловко разрастаясь в полёте, материализовался и коснулся её губ. Алёна ахнула, и её большие зелёные глаза захлопали ресницами, превратившись в пару прекрасных бабочек: тело Алёны растворилось в Вовином поцелуе. Остались лишь порхающие бабочки, полные света и тепла.

Вова залез в корзину шара по-ребячьи довольным. Отвязав бечёвку, он отправился в плавание по умиротворённым волнам неба над городом, который жил привычной жизнью. Шатались люди, загорали под выкатившимся солнцем крыши, высились витязи-тополя и выгуливали чёрные пятна на белой коре чаровницы-берёзы, пылились тротуары и аллеи, гнули спины переброшенные мосты и эстакады, двигались по серым прожилкам дорог коробки автомобилей, ползли вдалеке в вагонно-локомотивном единении поезда. Пролетая над широким проспектом, где дома стояли открытыми книгами по обе стороны дороги, полные историй и переплетённых нитей-судеб, взгляд цеплялся за необычное для яви явление – другие многочисленные воздушные шары, большие и маленькие, тусклые и ярко раскрашенные, полосатые и однотонные, привязанные и вольно парящие, с пассажирами и без. Дутые тела некоторых воздушных ретро-судов содержали рекламные плакаты: «Сдаю посуточно веру» или «Продаю прикосновение к мечте».