– «Два гуся, восьмое марта». Однако, статья у вас. Кайфоловов давно легализовали, узаконили пятницу, чтоб они уделывались; в субботу их отскрёбывают, а в воскресенье – на работу, обычно что-нибудь немыслительное. Они научились синтезировать яды по ГОСТУ, но вы пошли дедовским методом – экспериментально и наверняка. Вы не можете весь день лечиться в колбе! Слишком расточительно! – голос прокурора бил из динамиков плазмы.

Обвиняемый – хиленький хипстер лет двадцати – уселся за стол, как прописался.

– Кто тут у нас… Андрей… Паспортный возраст 20 лет, белковый… 20. Какая досада… – Прокурор едва улыбнулся и гнул ложку большим пальцем, как и всю правовую систему, задорно подминал своей неистовой жаждой справедливости.

При взгляде на обвиняемого Алина вздрогнула: «Он? … Он! … Не он! …»

– На торчка ты не похож. Для сбытчика – дохлый объём. Остаётся третий вариант, – давил прокурор.

– Я торчок, я ужасный, прирождённый торчок! – напрашивался обвиняемый.

– Ты – тюфяк. Недоделанный программистик.

Алина ужаснулась. Она бы тоже созналась в любом грехе, лишь бы…

– Я торчок! Вы… вы просто не знаете.

– Ты решил отравиться, – прокурор смотрел исподлобья. Избавление от бессмертия, статья 34, – безо всякого Уголовного кодекса прокурор цитировал: «Статья тысяча шестьдесят восемь, сговор группы лиц или незаконных образований в подрыве идеологических основ бессмертия или подстрекательстве, распространения материалов, содержащих пропаганду прерывания бессмертия, а также вовлечение третьих лиц в демонстрационные протесты, подготовку…».

– Товарищ, Верховный прокурор, – обвиняемый вырвался из стращающего потока. – Я признал вину за употребление, а вы меня под расстрельную статью!

– Что за вещество-то было, потребитель? … Молчишь? Значит, ты хотел отравиться, чтоб покончить с личным бессмертием. Государство даровало тебе вечную жизнь, работу… У тебя будет шанс всё осознать. С сегодняшнего дня начнётся твоя подготовка в актёры.

– Что? Нет, нет…

– Господи… это ж … – икала Алина.

– Ваша заслуга, Алина, – уже реальный голос, а не скребущий из динамиков упрекнул Алину.

Плазма померкла, а Верховный прокурор – только не в костюме, а одетый как среднестатистическое пляжное лицо – медленно обошёл Алину, нехотя протискиваясь сквозь одну ему известную пору реальности. Его кожа, прожжённая солярием, по цвету напоминала шкуру старого картофеля

– Я приехал ради вас, познакомиться. Я наблюдал за вами: боль, сожаление. Тем не менее вы вынудили паренька признать вину. Бедняга ничего тяжелее «Парацетамола» не глотал, но вы… – ноздри прокурора раздувались, – вы подбросили ему клубный порошок.

– Откуда такая уверенность? Почему не следователь, а вы меня допрашиваете?!

Верховный прокурор поднял руку. Он не хотел тратит на Алину слова, нервы. В его субъективном мире и воздух жалко тратить на таких, как она.

– Алина Шишкина… секретарша… паспортный возраст – 108, белковый возраст – 23… давно взросленькая. Работаете маркетологом в десяти фирмах. Вы тунеядка, однако. Большинство работают на тринадцати работах.

– Мне и на десяти невыносимо!

– Корпорации вкладывают в вас деньги, обучают каждый год! Система заботится, чтоб не были необразованной макакой, работали на максимальной потенциале!

– Как вы вышли на меня?

– Порошок. Слишком оригинально замиксован. Старая школа. В конце концов, все, ретроманы оказываются под забором, и они все чипированные, как непослушные скотинки. Ваш хипстер не упомянул, что познакомился с вами в клубе. Правильно, он бы ничего не доказал, в пакете порошка нашли ваш волос.

– Волос мог прицепиться к пакету…