Среди машин, реторт, моделей кораблей,
У пыльного станка с начатой мозаикой,
Пред грудою бумаг, проектов, чертежей
Сидел он, беглый сын поморских рыбарей,
Слуга империи и в ней борец великий
За просвещение страны ему родной,
Борец, – измученный бесплодною борьбой
С толпою пришлецов, принесших в край наш темный
Корысть и спесь учености наемной.
Больной, не мог он спать, – сидел, облокотясь,
Близь недоконченной работы,
И унывающим его на этот раз
Застала ночь. Куранты били час —
Огарок догорел, лампада у киоты
Одна по венчикам икон дробила свет
И озаряла темный кабинет.
Ни милой дочери вечерния заботы,
Ни предстоящий труд, ни отдаленный бой
Курантов, не могли души его больной
Отвлечь от тысячи печальных размышлений:
Знать, в этот час, унылый и глухой,
Страданьями с судьбой расплачивался гений.
Не даром головой он на руки поник
И тихо вздрагивал, беспомощный старик:
В каком-то беспорядке смятом
Лежал камзол его в углу на груде книг,
И брошен был на стул, знакомый меценатам,
Парадный, пудреный парик.
– Эх, Ломоносов, бедный Михаил
Васильич! Сам с собой он с грустью говорил:
«Ты родины своей ничем не мог прославить,
И вот за то, что ты не любишь уступать,
За то, что ты привык все только с бою брать,
От академии хотят тебя отставить…
Пора тебе молчать, глупеть и умирать!»
Так он хандрил, – и вот, от темного начала
До темного конца вся жизнь пред ним предстала:
Удача странная, капризная судьба
И с неудачами тяжелая борьба.
И думал он, – Ни шумных бурь порывы,
Ни холод бурных волн, ни эти массы льдов,
Плывущих сквозь туман, загородить проливы
И не пускать домой нас, бедных рыбаков,
Ни даль безвестная, ни староверов толки,
Ни брань, ни страх, ни что осилить не могло
Того, что с юных лет меня сюда влекло.
Бывало, помню, – воют волки,
Преследуя в лесу блуждающий обоз,
Ночь – бор кругом, лицо дерет мороз,
А мы лежим себе на дровнях под рогожей,
Пусть воют! думаем, отдавшись воле Божьей,
Да задаешь себе мучительный вопрос:
Мужик! ты можешь ли изведать все науки,
Зачем тебе Бог дал и разум, и язык?
[Чтоб ты, как самоед, к одним зверям привык,]
И если неуч ты, умней ли будут внуки?
И вот, решился ты бежать
И, не простясь ни с кем, пошел Москвы искать,
И прибыл ты в Москву; – на молодые страсти,
На злые помыслы железную узду
Ты наложил, переносил нужду,
Терпел великие обиды и напасти,
И чуть не в рубище скитался без сапог,
Зубрил и голодал – все вынес, Бог помог:
Через Германию и оды, по немногу
С латинским языком ты вышел на дорогу.
Теперь-то, думал я, мы школы заведем,
О просвещеньи похлопочем,
Способных к грамоте российской приурочим,
Способнейших в народ пошлем,
Раскол наукою на правду наведем,
Неволе – волю напророчим.
Не даром я писал, вникая в сотни книг,
Не даром похвалы мой стих, как бисер нижет,
И что ж увидел я, меж козней и интриг?
Увидел, что мой ум ни чьи умы не движет.
Так вал без колеса и даже без зубцов,
Ворочаясь, других не двигает валов.
Кричат, я – выродок славянский! нет, бывало,
По деревням встречал не мало я голов…
И Ломоносовых явилось бы не мало;
Но к свету нет пути и свет их не влечет.
…………………………………………………………
На то ли грозный Петр державною сохой
Россию бороздил и всюду вехи ставил,
Чтоб русский сеятель те борозды оставил,
И не задумался над нивою родной?..
Стою, как пахарь, я над нивой, где я сеял,
И вижу, жатвы нет, все вражий дух рассеял,
И, как работник, я не нужен никому.
Так долго он хандрил и все сидел. Казалось,
Он спал, склонясь к руке, или ему дремалось;
Но мысль: «не нужен я», «не годен ни к чему»,
«Не нужен никому» – в него стрелой вонзилась.
И беспрестанно шевелилась
Она в мозгу, – противная уму,