Но объяснительными являются также и те суждения, которые при помощи так называемого неопределенного члена, по-видимому, высказывают нечто об отдельном индивидууме, об отдельном состоянии и т. д., – «ель есть хвойное дерево», «скарлатина сопровождается сильной лихорадкой» и т. д. Ибо суждения эти не разумеют никакого определенного единичного, а хотят сказать: «то, что есть ель, – это есть хвойное дерево»; и утверждение это может покоиться лишь на отношении общих представлений «ель» и «хвойное дерево», а не на познании единичного.

2. Объективная значимость этих суждений касается непосредственно лишь области процесса представления, и в них не может высказываться ничего иного, кроме того, что там, где мыслится субъект, предполагая номинальную правильность, он мыслится вместе с предикатом; что то, что я и весь мир представляем как «кровь», представляется как «красное». И лишь косвенным образом, когда от всеобщности слова мы идем назад, к тем действительным вещам, которые могут быть объемлемы им, суждение касается также и бытия этих вещей и высказывает по отношению к ним правило, что если имеется вещь, подпадающая под наименование субъекта, то ей принадлежит также и предикат.

Некоторые полагают, что такие суждения с самого начала можно рассматривать как общие суждения, приобретенные из опыта путем индукции, и что субъектом они имеют единичное, которое лишь мыслится в неопределенном множестве. Но в этом случае забывают, что для такой индукции прежде всего требуется иметь масштаб, соответственно которому единичные вещи наименовываются одним и тем же словом и могут быть, таким образом, выражены в одном общем суждении. Но масштаб этот может заключаться лишь в том значении слов, с каким мы приступаем к наименованию. Прежде, чем может быть речь об индуктивных суждениях, значение это должно уже носить устойчивый характер. Совершенно справедливо, что под впечатлением прогрессирующего опыта, который побуждает нас подводить под имеющиеся уже в наличности представления все новое и новое, представления эти преобразуются. Совершенно справедливо, что в общем это случайность, где приостанавливается обычный способ представления и где он проводит границы своих слов. (Так, например, значение слова «кровь» первоначально могло образоваться из наглядного представления о человеческой крови, крови млекопитающих животных и птиц, и отсюда оно могло включить в свое содержание красный цвет – как оно действительно и есть в популярном словоупотреблении. Затем уже оно могло быть распространено и на беловатый сок других животных. Но лишь после того, как оно расширило свое первоначальное значение.) Однако акт суждения индивидуума должен уже предполагать значения слов на той или иной стадии их образования. Раз значения эти закреплены на какой-либо стадии, то они являют собой уже нечто определенно данное и в этом смысле предшествуют самой возможности высказывать на основании индукции эмпирические суждения. Если «кровь», следовательно, означает жидкую влагу в венах млекопитающих животных и птиц, то «красное» принадлежит к его значению, и в таком определенном смысле «кровь» не может применяться для наименования иначе окрашенных жидкостей.

Итак, прежде чем может быть высказано суждение, имеющее смысл эмпирического суждения, объемлющего многие случаи, – о чем ниже, – этому должно уже предшествовать простое суждение, задача которого состоит в том, чтобы объяснить содержание единого, целостного представления, означаемого определенным словом. То общее правило, которое может заключаться здесь, есть прежде всего правило наименования, запрещающее называть кровью нечто такое, что не есть красное; индуктивное суждение имеет место лишь там, где в общеобозначенном таким образом мы открываем новое общее свойство; когда говорится, что с теми свойствами, какие составляют содержание представления субъекта