Он поставил омонимы перед синонимами не потому, что бытие омонимично десяти категориям, а потому, что в процессе обучения более простые вещи всегда должны идти впереди тех, которые не так просты. Омонимы проще синонимов тем, что их объединяет только имя, тогда как синонимы объединяет, наряду с этим, их счет.

Следует сказать, что некоторые вещи просто разные (гетерон), а другие – именно гетеронимы. Различными являются вещи совершенно другие, например человек и лошадь (ибо у них нет ни одинакового имени, ни одинакового определения), а гетеронимами – те, которые различаются в обоих этих отношениях, но одинаковы по своему предмету, например восхождение и нисхождение. Ибо ни имя, ни определение их не одинаковы, но предмет их один и тот же, ибо они мыслятся в связи с одной и той же лестницей. Точно так же семя и плод, которые различаются в обоих отношениях, мыслятся в отношении одного и того же зерна. Ибо зерно называется плодом, когда оно уже выросло, а семя – когда оно вырастет в будущем.

Омонимами называются вещи, у которых общим является только имя; соответствующее имени представление о бытии (logos tes ousias) различно.

Мысль, лежащая в основе этого отрывка, совершенно ясна: омонимами называются те вещи, которые имеют общее имя, но различаются по определению (horismos). Это утверждение вызывает следующие вопросы: Почему он говорит «омонимы», а не «омоним»? Почему он говорит legetai, а не lego или legontai? И почему он говорит «общее имя» и не говорит далее «глагол»? Далее, почему он говорит «рассказ о бытии» и не говорит «определение» или «описание»? И почему он не упоминает также о несчастных случаях? (Философ, таким образом, <был> истолкован в соответствии с порядком <изложения, игнорирующим сказанное здесь. На самом деле он сначала учит об ударении и склонении, а потом упоминает эти вещи, вводя их в качестве подчиненных.)

Посмотрите, как точно он говорит не «омоним», а «омонимы», используя форму множественного числа этого слова, поскольку омонимы мыслятся как много вещей или, по крайней мере, две, но никогда не говорят так в случае одной вещи. Следует знать, что для омонимов всегда необходимы эти три вещи: ударение, отклонение и дыхание. Ибо если мы находим имена, отличающиеся в одном из этих аспектов, они не являются омонимами, как, например, в случае с argos (праздный) и Argos (город). Здесь меняется ударение; парокситон означает город в Пелопоннесе, окситон – вялого человека. Из-за изменения ударения эти слова нельзя назвать омонимами. Так же обстоит дело и с наклонением. Ведь мы говорим ho elates и подразумеваем возницу, а говорим tes elates и подразумеваем древесину серебристой ели. Таким образом, из-за изменения склонения они не являются омонимами. То же самое мы говорим и о дыхании. Ведь мы говорим oion, а слово с грубым дыханием (hoion) означает «какого рода», но неприправленное слово (oion) означает «единственный* и не является омонимом. Однако в слове «Аякс» и ударение одинаковое, и наклонение одинаковое, и даже дыхание одинаковое для обоих. Отсюда следует, что они являются омонимами.

Философ замечает, что, хотя омонимы и множественны, они, во всяком случае, обозначаются одним выражением. По этой причине он сам делает свое заявление с помощью legetai (единственное число) и не говорит legontai (множественное число). Ведь среди аттических ораторов всегда было принято использовать именно эту форму выражения. Так, Платон говорит: «Вот что, Горгий, говорят (legetai) о Фемистокле». Более того, очевидно, что это слово (sc. «омонимы») было в ходу у древних и не является его чеканкой. Ведь когда оно принадлежит ему, он говорит: «Я называю» (kald), как он говорит в «Аналитике»: «Я называю термином то, во что разрешается пропозиция».