«В греческой античности дух творит изначально, и поэтому ее фигуры не являются, как это обычно бывает с фигурами современной жизни, пестрыми и искусственными, но ясными и простыми, не отшлифованными и меняющимися сами по себе, но спокойными и отчетливыми. – И в поэзии, и в скульптуре, и в архитектуре творения греков остаются вечными, и в философии их мысли, став сухими и старыми, вновь обретают свежесть и молодость благодаря связи с греками. Ведь греческий век – это не седая древность, а молодость нашего духа».

Философия в ее нынешнем состоянии, по-видимому, очень нуждается в таком освежении и омоложении через античность, как мне позволено объяснить более подробно только в одном направлении. Современная философия развилась в своем происхождении из резкого контраста со Средними веками, когда в научной области жесткая общность, основанная на авторитете, доминировала над отдельными областями, не стремясь даже в некоторой степени адекватно оценить частное и дать индивидуальности свободный простор. Когда с таким взглядом на мир было покончено, первое чувство, вдохновлявшее исследователей, заключалось в том, что нужно начать с сомнения во всем, что непосредственно представляется знанию, чтобы затем путем напряженных усилий и проницательного изучения получить надежную отправную точку для исследования, что важно самым тщательным образом препарировать все, что собрано и связано в единство, чтобы прийти к окончательным причинам. Таким образом, современная философия с самого начала имела преимущественно критический и аналитический характер, в отличие от старой философии, которая в своих главных представителях стремилась постичь единство и связность вещей и шла к своей цели с твердой уверенностью во всеобщей победоносной силе истины. Новая философия, благодаря своему своеобразному направлению, в существенных пунктах превзошла старую и привела к результатам, которые никогда не будут потеряны для человечества, но как бы мы ни признавали огромное значение возникающего в ней духовного движения, мы не должны забывать об опасностях, которые таит в себе это односторонне утверждаемое направление.

Стремление разложить все на элементы и схватить каждое отдельное в его своеобразии часто приводило к неправильной оценке естественной связи, к отрицанию общего и единства вещей; часто разделяли то, что органически связано по своей природе, и хотели распознать отдельно то, что получило свет только через связь. Таким образом, отдельные науки обогащались самым разнообразным образом в своей конкретной области, но единство мировоззрения все больше и больше терялось, и эта опасность была тем больше, что наша современная культурная и интеллектуальная жизнь по своему происхождению не является единой в религии, науке и национальности, как это было у греков, а скорее состоит из различных элементов. В Средние века они, по крайней мере, удерживались в единстве, хотя и более механическим способом и иногда в чахлой форме, но в более поздние времена это, кажется, все больше теряется. Хотели отделить область практического от теоретического, государственную и правовую жизнь от этики, а ее, в свою очередь, от религии, хотели отделить мышление от бытия, субъект от объекта в познании. Наиболее последовательное развитие и наиболее проникновенное углубление, а значит и кульминация, были достигнуты у Канта, но именно поэтому ему стала ясна невозможность продолжать пройденный до сих пор путь и достичь цели. Именно та неумолимая резкость, с которой он подчеркивал противоположности, неизбежно привела его к стремлению примирить их. Так получилось, что, подобно тому, как огромный масштаб философии Канта был признан всеми, она перестала быть конечным результатом исследований, а стремление к синтетико-органическому взгляду на мир привело к блестящему движению в философской области, свидетелем которого стало наше столетие. Но хотя в решении этой задачи принимали участие выдающиеся люди, несомненно, что она не увенчалась в целом удовлетворительным успехом, и нам не представляется возможным вдаваться в причины этой неудачи. Результаты этого движения, безусловно, принесли большую пользу отдельным дисциплинам, таким как философия права и философия искусства, но в целом ни одной из различных школ мысли не удалось возвыситься до общефилософского убеждения. Непримиримые и, казалось бы, непримиримые, они и сегодня противостоят друг другу, но всеобщее участие все больше отворачивается от философии, и поэтому даже действительно значительные достижения, которыми настоящее богаче, чем часто думают, не приобретают того общего влияния, которого они заслуживают. Нельзя отрицать: период самой бурной деятельности, почти лихорадочного напряжения всех сил сменился полным расслаблением, но у нас нет ни малейших оснований отчаиваться в будущем нашей науки. Настроение нескольких десятилетий, которое мы находим вполне объяснимым после того, что только что было сказано, ни в малейшей степени не является решающим для великого хода науки; если мы заглянем в ее историю, то часто встретим жалобы на упадок философии и вскоре после этого, тем не менее, увидим новый подъем, свежую, невообразимую жизнь. Так, мы считаем, что слышим описание современного состояния философии, когда слышим сетования Канта в предисловии к «Критике чистого разума»: «Теперь, после того как все способы (как убедить себя) были испробованы тщетно, царят усталость и полный индифферентизм, мать хаоса и ночь наук», а также «Теперь модетон века приводит его таким образом, чтобы доказать все презрение к нему (метафизике), и матрона плачет, отвергнутая и покинутая, как Гекуба в «Метаморфозах» Овидия: modo maxims rerum, tot generis natisque potens – nunc trahor exul, inops. [Только что Всевышний, могучий через столько трудностей и детей, меня теперь, отвергнутого и беспомощного, уводит. – wp] и, тем не менее, само произведение, из которого заимствованы эти слова, вызвало такое движение в философии, какого не было со времен Платона и Аристотеля.