И вот подгребает ко мне этот потерпевший от женщин. Развязной такой походкой – душевед и человекознайка. Обменялись мы с ним какими-то фразами. И смотрит он с прищуром сквозь очки, которые были модными никогда в никаком году. И, надеясь куснуть меня, говорит:

– А хочешь, я всё про тебя расскажу?

– Ну давай, – стало интересно мне.

Он дальше смотрит на меня. Типа, на нервах на моих играет. Типа, считывает меня. Потом голосом, претендующим на жёсткость и резанье правды-матки, говорит:

– Ты притворяешься, что тебе двадцать пять. Но тебе гораздо больше. – Мужчина ничьей мечты выдерживает драматическую паузу, дабы я ужаснулась. – Тебе на самом деле тридцать… (ещё небольшая пауза – сомневается, но потом решает вредничать по полной, видимо, вспомнив каждую обиду, нанесённую ему за всю его жизнь женщинами) три! – добавляет он мне годков.

Сказал и смотрит на мою реакцию: «Мол, ну что? уел я тебя?!.»

Я улыбаюсь. Вернее, продолжаю улыбаться. Вежливо.

Он немного сбит с толку моим солнечным спокойствием и начинает говорить быстрее. Наверное, чтобы скрыть своё разочарование – главный-то козырь не сыграл.

– Ты не замужем. Разведена. Но у тебя есть ребёнок. Мальчик, – слова сыплются из него тяжело, каждое пытается припечатать меня позорной печатью.

Сказал и опять смотрит. Победно так.

Я – улыбаюсь.

Он растерян. Уточняет:

– Я прав?

– Абсолютно, – отвечаю я, расплываясь в своей самой лучезарной улыбке.

– То-то, – пытается добить он меня, – я вижу женщин насквозь.

За это время мои дела в этой конторе как-то решились: то ли бумагу подписали, то ли что-то перекинули на флешку… не помню я уже. Короче, ушла я оттуда. Особенно вежливо с проницательным стареющим мальчиком попрощалась.

На тот момент мне было 38. У меня подрастало двое детей. Женского пола. А в браке я до сих пор. Как вышла замуж в двадцать один год, так до сих пор и замужем. За тем же самым мужем.

Вчера младшая дочка, увидев на моем столе один театральный билет, с удивлением спросила:

– Мама, ты опять идёшь в театр?

– Ага, – сказала я, зачем-то протягивая ей билет (наверное, чтобы мои слова звучали весомее).

Дочка взяла билет и, ни секунды не раздумывая, заунывным, утробным голосом начала говорить, касаясь при этом билетом моих плеч и лба:

– Посвящаю тебя в театральные мамы.

Вот. Теперь я не просто мама. А ещё и театральная.

Кстати, идём сегодня с ней на «Синюю птицу».

Тоже посвящаю дочку – в театралы.

Сегодня опять была в аптеке.

Стояла в очереди… не то что в очереди, но передо мной женщина что-то покупала. А следующим номером шла я.

Копошилась она с каким-то лекарством. Вспоминала-вспоминала, так и не вспомнила его название.

– Ну, тогда мне ещё бинт, – говорит, – нужен.

– Вам такой или такой? – спрашивает фармацевт. «Один подороже, другой похуже, судя по цене», – одновременно прикидываем в уме мы с женщиной.

– Получше, конечно, – говорит она.

А лет ей так к шестидесяти подходит.

И тут добавляет:

– Я мизинчик сломала. Мне его надо бинтом к другим пальчикам приматывать.

Сказала. И ждёт. Реакции.

Реакции нет.

Только фармацевт там, за стеклом, в своих шкафчиках-ящичках копается – бинт ищет; кассой строчит, как машинкой швейной, – бинт пробивает.

Ну а какая может быть ещё у неё реакция? Сказать «ужас какой»? Ну так не ужас. Ужасов сейчас других много. Хоть бы поменьше уже! Самолёт взорвали с нашими туристами. Это ужас. Или рак, не дай никому бог, кругом.

Плохо, конечно, что-то ломать. Но тут вроде мизинец. На ноге. (Поскольку пальцы на руках у женщины, как я заметила, двигаются нормально.) Не тазобедренный сустав. Или там рука. А если ещё правая. А мизинец даже в гипс не надо класть. Только приматывать, чтобы в покое был.