Вторая не менее удивительная история произошла через несколько дней после ареста Платона Генриховича, но уже не утром, а ближе к обеду, у подъезда известной высотки. Внизу, на лавочке, стреляя глазами во всех входящих и выходящих жильцов, сидели старушки, привычно сплетничая обо всем, о чем только можно. Одна из них, а именно Прокофья Лукерьевна Шамгина, жила на тринадцатом этаже, то есть как раз под тем этажом, где к этому времени был сделан евроремонт, и где разместилась фирма, торгующая не то косметикой, не то иностранными зонтиками. Деятельность этой фирмы была в последнее время темой номер один у старушек, бессменно сидящих на лавочке у подъезда, и Прокофья Лукерьевна, как основной эксперт по этой фирме, пользовалась среди них непререкаемым авторитетом. Особенно занимавший старушек вопрос, а именно: кто является мужем красавицы-иностранки, и, соответственно, отцом прелестного пятилетнего малыша, – был решен Прокофьей Лукерьевной однозначно. Красавица-иностранка была женой самого старшего из трех окружавших ее мужчин, а отцом ребенка был самый младший.

– Он, подруги мои, – говорила она, шепелявя, и тряся головой, поскольку вообще имела привычку делать и то, и другое, – только лишь он, самый смазливый из трех, и является настоящим отцом. А случилось все в то самое время, когда старший отлучился в командировку, и приглядывать за женой больше не мог. Известное дело, молодое, вот красавица и нагуляла живот, а когда муж возвратился, деваться было уж некуда. Побил он ее, конечно, сердечную, потаскал за волосы, как у них, у иностранцев, положено, да и смирился со временем. А соблазнителя хотел сначала убить, но не посмел, потому что должен ему большие деньги.

– Батюшки-святы, – воскликнула ее соседка справа, кривая на один глаз старушка по имени Алевтина Гавриловна, – какие ты страсти, подруга, рассказываешь! И что, большие деньги задолжал он этому соблазнителю!

– Миллион баксов, – не моргнув глазом, ответила Прокофья Лукерьевна. – Ровным счетом миллион баксов, а иначе бы он его точно убил.

– И не миллион вовсе, подруга, и не миллион вовсе, – вмешалась ее соседка слева, которую все жильцы называли обидным прозвищем Чемодан, из-за ее привычки красть у всех бельевые прищепки и дверные коврики, и прятать их у себя, как в чемодане. – И не миллион было там баксов, а два миллиона, это мне известно доподлинно!

– Да как же два, если один! – огрызнулась на нее Прокофья Лукерьевна. – Соображаешь ты, Чемодан, о чем говоришь? Где бы этому прощелыге с усиками достать два миллиона? Он и тот миллион-то не сам заработал, а украл у прежней любовницы!

– Да и не у любовницы вовсе, а у любовника, – возразила ей запальчиво Чемоданша. – Он украл его у любовника, потому что жил с ними с обоими!

– Батюшки-святы, какие ужасы вы говорите, – опять всплеснула руками Алевтина Гавриловна, – вас послушать, так и спать после этого не сможешь совсем!

Именно в этот момент где-то рядом раздался голос, напугавший старушек до смерти, страшный еще и потому, что говорящего никто из них почему-то не видел:

– Если вы, старые ведьмы, еще будете сплетничать и перемывать косточки кому ни попадя, то попадете прямиком в преисподнюю, и вас там зажарят заживо! Заткнитесь, и молчите себе в тряпочку, словно воды в рот набравши!

И что бы вы думали: все трое действительно замолчали, и молчат до сих пор, необыкновенно удивляя этим соседей. Причем одна из старушек, а именно та, кого все называли за глаза, а иногда и прямо в лицо, Чемоданом, даже добровольно вернула соседям все украденные у них коврики и прищепки! Ну скажите, разве это не странное происшествие, и разве оно не достойно того, чтобы золотыми буквами быть записанным в анналы истории как данного района, так и города в целом?! От себя добавим, что если бы точно так же поступали все старушки в Москве, да и вообще в целой стране, что часами перемывают косточки кому ни попадя, то это было похлеще, чем увеличение вдвое валового внутреннего продукта, и даже похлеще, чем полеты на Марс и Венеру. Потому что где они – Марс и Венера? А страшные ведьмы, оккупировавшие скамеечки – вот они, рядом, и нет на них управы здесь, на земле, а есть разве что там, за гранью возможного, и неизвестно еще, что хуже: эти божие одуванчики, или нечистая сила, которая, говорят, тоже где-то имеется?