Особенностью святок является «карнавальное нарушение привычного строя мира, возвращение к первоначальному хаосу, с тем чтобы из этого разброда как бы вновь родился гармоничный космос, “повторился” акт творения мира»99. Метельная путаница и хаос в святочной символике неизбежно преобразуются в гармонию Божьего мироустроения.

Однако гармония достигается только на путях преображения падшей человеческой природы. Так, вокруг Дукача, вынужденного признать, что он никогда и никому не сделал добра, сгущаются ужасающие атрибуты смерти. Не сумев отыскать сына, он попадает в непролазные сугробы и долго сидит в этой снежной темнице в сумраке метели. Словно прегрешения всей его неправедной жизни, Дукач видит только ряд «каких-то длинных-предлинных привидений, которые, точно хоровод, водили вверху над его головою и сыпали на него снегом» (237).

Эпизод блужданий героя в метельном мраке следует трактовать в христианском метасемантическом контексте. Особенно знаменателен образ креста. Забредя в темноте на кладбище, Дукач натыкается на крест, затем – на другой, на третий. Господь как бы дает герою отчетливо понять, что своего креста он не избежит. Но «ноша крестная» – это не только бремя и тягость. Это и путь к спасению, к которому призывает человека Господь: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11: 30).

В это же самое время в снежном буране происходило крещение «Дукачонка»: занесенные метелью крестные начертали на лобике ребенка расталою снежною водою символ креста – «во имя Отца и Сына, и Святаго Духа». Родился новый христианин. Кровный отец и сын объединились духовно. Из снежного «ада» обоих спасает крест Отца Небесного.

Старый Дукач до поры об этом не ведает. Он пока слеп духовно. Заплутавшая душа, тяжело и долго путаясь во тьме, ищет дорогу, свой путь к свету. Герой повести еще надеется выбраться, разглядев сквозь снежный буран какое-то слабое мерцание. Однако этот обманчивый земной блуждающий огонек окончательно сбивает его с жизненного пути: Дукач сваливается в чью-то могилу и теряет сознание.

Необходимо было пройти через это испытание, чтобы мир преобразился от хаоса к гармоничному космосу. Очнувшись, старый казак как бы родился заново, увидел мир преображенным и обновленным: «вокруг него совершенно тихо, а над ним синеет небо и стоит звезда» (238). В новозаветном контексте Вифлеемская путеводная звезда указала волхвам путь к Младенцу-Христу. Так и Дукач отыскал своего сына. Для старого грешника постепенно начал открываться небесный свет истины: «…буря заметно утихла, и на небе вызвездило» (238).

В то же время Лесков справедливо показывает, что нетвердые в вере люди не в состоянии освободиться от представлений полуязыческих. Дукача, случайно упавшего в чью-то могилу, жена подговаривает принести Богу жертву – убить хоть овцу или зайца, дабы охранить себя от последствий недоброго знака. Происходит профанирующее, как в кривом зеркале, исполнение христианского обряда на языческий лад: «необходимое» жертвоприношение – случайное убийство безответного сироты Агапа, посланного крестить ребенка и заметенного снегом. Из сугроба торчала только его меховая шапка из смушек – шерсти ягненка, которую Дукач и принял за зайца. Агап в овечьей шапке невольно сыграл роль традиционного жертвенного животного, безропотного «агнца Божия», отданного на заклание. Так, вместе с образом забитого Агапа входит в повествование святочный мотив ребенка-сироты, а также своеобразное явление святочной литературы – «смех и плач Рождества», – уходящее корнями в Евангелие: ликование при появлении на свет Младенца Иисуса и плач о 14 тысячах младенцев, убиенных Иродом.