Дед, подтянувшись на руках, соскакивает с лавки и Филипон с ужасом видит, что дед без обеих ног. Шустро отжимаясь на руках, он добирается до буфета, открывает нижние дверцы и передает внуку фужеры, какие-то тарелки с закуской, бутылки, еще что то…

Филипон принимает и все ставит на стол…

Дед скачет назад, опираясь за край стола и за лавку, вскакивает на прежнее место.

– Сидай!

И видя полную растерянность Филипона, говорит:

– А шо тоби батька не казав, шо в мене ног нема?

– Нет, – только и может выдавить Филипон.

– О, как!

– Да он на границе, а мы в Питере… – почему-то, пытаясь заступиться за отца, бормочет Филипон.

– О, как! – говорит дед. – По нонешнему значит живете… Поврозь! Баба в хате, диты на полати, а где чоловик – не знайдешь за вик! Ну, так, так – так! Стеснялся сказать – я так понимаю…

– Да нет, я еще маленький был….

– Час от часу не легче, – вздыхает дед, – Ты бабке того не говори – расстроится! И шо за люди! Живые, здоровые, молодые с руками, с ногами, не слепые и не глухие, а поврозь… Карахтерами, значит, не сошлись! Чуть что – тарелки об пол и как в море корабли… Хорошо хоть вот тебя состругали… Ну, давай! За встречу, как говорится за пленных,

военных, и нас – казаков бедных…..

Он крестится и выпивает залпом.

– Шо ты там раскурынился – сидай до деда ближее!

Филипон придвигает табуретку. Дед не отрываясь, смотрит своими пронзительно синими глаза ми на внука. Парень не выдерживает этого взгляда.

– Это вы на фронте… – шепчет он.

– Ноги то? Т а не… Всю войну то я исправно прошагал! На своих ногах домой возвернулся. Это на лесоповале в Коми ССР – отморозил… Коммунизм строил.

      Он вдруг, со стоном, хватает внука за голову, прижимает его к себе, – Похож на отца то! Похож! В нашу породу! Ты хоть крещенный? От горе … Боже ты мой…– дед целует Филипона, гладит по голове и плачет.

В «зало», тихо ступая своими грязными босыми ногами, вползает Устрица. Примечает на тумбочке фуражку, затискивается тощим задом на табуретку и, угнездившись, поудобнее, кладет руку на фуражку…

– Ой, Боже… – со двора слышен бабкин крик, – Та вже прихав, ой, лихо мени, а де ж вин?!

Она влетает в комнату, кидается к Филипону

– Ой, ты ж мое золотое! Ой, Боже, та вырос как, я ж то вас приезжала, як ты пид стол ходыл, ой, Боже… Хиба ж узнал бабусю свое? Ты ж моя кровиночка!

Устрица тихонько надевает фуражку и смотрится в зеркальную створку шкафа.

В фуражке выходит на крыльцо.

Настя возиться у мотоцикла. Загипсованный сидит на завалинке, рядом с ним Дядька – отец – Тарас Бульба в трусах…

– Не ехал, не ехал….– говорит Дядька,– а тут значит и явился… Через чего?

– Та отдыхать! – говорит Настя.

– Отдыхать к морю ездиют!

– А тут чем плохо! Горный воздух!

– Ага, в коровнике, та в овчарне… Такий гарний горный, то глаза як лук выедае до слезы… Не вин не отдыхать приихав… – размышляет Дядька.

– А скильки ж ему рокив? Хиба ж не восемнадьцать – девьятнадцать? – спрашивает дядькина жена Клава, она возится на грядках огорода

– Восемнадцать.

– О! Так он от армии ховается! Шо тут гадать!

– Вин студент! – говорит Настя. – Вин на менеджера учиться!

– Ого! С его менеджер, як с дерма пуля! Дезертир! От – то и атаманский правнук! Геройский род! Ганьба!

– Устрица, паразит, положь фуражку на место! От гнида вороватая! Я тебе все ухи оборву! – кричит загипсованный Колька.

Устрица со вздохом уходит в дом.

– Ага, оборвешь! – с удовольствием говорит тетка Клава: – Ты его догони сперва, каменный гость …

5. «Рэпин»

А.

Тетка копается в огороде. Настя доит корову. Дядька сидит, как обычно в одних трусах покроя «30 лет советскому футболу» на завалинке, перед ним, как всегда, стол с графином вина, хлеб и фрукты. У соседнего куреня под навесом дед Филипона плетет корзины. Рядом с ним уже целая гора готовых. И на плетне висят корзины разных размеров с ценниками на продажу.