Конечно, я с радостью согласилась. Через неделю у Патаки подозрительно загорелись глаза.

– Валька такой клевый, такой клевый! Тебе надо познакомиться с ним! Он тебе понравится!

Когда мы «нечаянно» встретились возле дома и первый раз вошли втроем, Хельга, смешно морща лоб, поднимала глаза к потолку:

– Правда же, Валька милашка?..

«Милашка» носился по кухне – необъятно-толстый и веселый:

– А ты не бей, не бей кота по пузе – раз!

Кота по пузе – два! Кота по пузе – три!

А ты не бей, не бей кота по пузе – раз! —

Кота по пузе мокрым полотенцем!13

Патаковна сидела на полу, обхватив колени, и восхищенно наблюдала за его ночным кухонным полетом. Вот Валюша курицу разделал, вот он ее в духовочку поставил, ой, а как вкусно, мамочки, вкусно! Вкусно!

– Что б я каждый день так ела! – воскликнула Хельга после ужина.

Слово хозяйки закон. С тех пор Шибалов стал жить с нами под одной крышей и делить Хельгин матрац.

Иногда они, заговорщически улыбаясь, перетаскивали свой матрац на кухню, зажигали много маленьких свечей и всю ночь шептались.

***

– Полинка, подъем, часы горят, труба звенит, пора учиться!

Открыв глаза, я с томным удовольствием обнаружила, что рядом стоят кружка кофе и пепельница, возле которых, что логично, пачка сигарет и зажигалка.

Валька за три месяца хорошо изучил мой характер и знал, что утром, пока я не покурю и не сварю себе кофе, разговаривать со мной бесполезно. Дохлый номер, и все тут. Я была злой, как собака. А Шибалов ссориться не любил и нашел этой проблеме разрешение, весьма приятное для меня.

Он вставал раньше всех. Сначала будил Хельгу. Подкрадывался к ней и вполголоса ласково говорил:

– Тетка, вставай!

Подавал ей очки и расческу. И Патаки, тихо матерясь, начинала распутывать густые кудри, жесткие, как проволока, сплетая их в косу.

– В детстве они не вились. Но однажды я проснулась и обнаружила, что не могу распутать волосы. Через три дня я стала кудрявой. До сих пор толком расчесаться не могу.

***

Как-то утром я проснулась со страшной головной болью и отвратительным привкусом во рту. В Квартире был неописуемый бардак. Я тоскливо глянула на эту картину и, охая, поползла на кухню.

За столом сидели Патаки и Шибалов, и их воинственные позы не предвещали ничего хорошего. Зато много радости обещала стоящая на табуретке недопитая накануне бутылка пива. Я сделала глоток и расплылась в улыбке.

– Доброе утро!

– Полина, сядь. Нам надо с тобой поговорить.

У меня возникло странное чувство, будто меня отчитывает мама. Я безоговорочно повиновалась.

– Сколько можно пить?

Мне вдруг стало стыдно.

Шибалов ехидно протянул:

– Что, болит головка-то? Да ты пей пивасик, пей.

– Полина, чтобы больше у нас дома этих твоих типа «гостей» не было. Саши твоей Рыжей это тоже касается. Уже два раза менты приезжали. Еще один дебош – и прощай, Парк Победы.

– Да они в восемь вечера приперлись!

– Какая разница? Нет, я тебя точно налысо побрею. Все, Валька, тащи машинку.

Я взвизгнула и бросилась к выходу:

– Ой, я же в институт опаздываю! – и уже про себя:

«Вот помнят же, блин!»

А помнить было что.

***

Дело было в одном музыкальном клубе.

У Хельги с Кириллом концерт. А я мирно сижу за барной стойкой и, ожидая окончания, потягиваю пиво. Дотянув вторые ноль-пять, я подумала, что концерт, пожалуй, затянулся, и можно заказать что-нибудь еще. И тут меня как по голове ударило: мне же мама сегодня денег выслала! А это значит, что можно взять и что-то подороже, чем какое-то пиво.