– Как зачем? За молоком.

Ну да, подумала я. Остальные продукты автохавка возит. А в деревню только за молоком и ходят.

– А почему я?

– Ну, Дашка спит, а людям сильно молока хочется.

Меня бросило в пот.

– Пойду.

Поначалу дорога была какой-то не очень веселой, по крайней мере, для меня. Я была смущена и растеряна. Фред не подавал виду, но мне казалось, мы оба понимаем: происходит что-то неправильное.

Даше было пятнадцать, и она вызывала у меня восхищение.

Фреду было тридцать, и он вызывал у меня онемение.

Вместе они были прекрасны.

***

Неподалеку от нашего лагеря жил один человек. Его палатка стояла у самой воды, спал он, высунув ноги наружу, и просыпался утром от того, что пятки щекотала волна. Тогда он вставал, улыбался, потягивался и бросался в реку. Потом выходил и долго валялся на берегу, на камнях, смотрел на солнце и щурился.

Местные звали его Буратино. Не знаю, почему. Буратино – и все тут. Он на такое прозвище только улыбался, должно быть, оно ему самому нравилось и было впору, как старые разношенные ботинки.

Иногда он заходил в наш лагерь и долго с нами беседовал. Говорил о Боге, о том, что даже у птицы есть свои грешки, что человек жить не греша не может.

Он читал нам вслух Библию, а Даша сидела к нему ближе всех. Она была маленькая, во всем голубом – наверное, говоря про птичку, Буратино имел в виду Дашу.

– Ничто происходящее, на самом деле, значения не имеет, – говорил Буратино. – Это просто события, которые сами по себе не имеют никакой ценности. Значимо лишь то, что мы выносим из происходящего. Если сегодня мне плюнули в лицо и оно стало от этого чище, значит, день прошел не напрасно.

Буратино замолчал. Наверное, он вспоминал что-то свое, старое, что нам знать пока не дано, а может, и вовсе не нужно. Его, буратиновские, знания, были старше нас лет, казалось, на сто.

– Мы очищаемся через грехи, смывая с себя грязь. После покаяния мы делаемся в разы чище, чем были до падения. Но на мокрую кожу грязь липнет сильнее и въедается глубже. Именно поэтому мы не имеем права вновь свершать то, в чем только что раскаялись. Потому что теперь одной только воды будет недостаточно. Придется тереть кожу песком, землей, скрести ее камнями. Грязь уже проникла до самой кости, до крови и отправилась гулять по венам. Погрязнуть в грехах – то же самое, что получить заражение крови.

Даша смотрела в землю, сжав свой маленький нательный крестик пальцами.

***

По лесу мы шли долго, и постепенно чувство растерянности сменилось радостным воодушевлением. Особенно после того, как Фред рассказал мне, что на самом деле мы идем вовсе не за молоком. Нет, конечно, в деревне было вкусное парное молоко, мы непременно его купим, но еще там был ядреный семидесятиградусный самогон.

– Одевайся, – сказал Фред. – Скоро деревня начнется.

Мы купили свежего молока, потом нашли нужный дом и взяли полтора литра чистого самогона. Но стоило нам вернуться в лес, как хлынул дождь и началась гроза. Мы бегом кинулись назад, вспомнив, что по дороге нам попадался недостроенный кирпичный дом.

Здесь кто-то повыбивал стекла – все кругом усыпано осколками. У меня-то были с собой сандалии, а вот у Фредди – нет. Поэтому первым делом я принялась извлекать мелкие стеклышки из его пораненных ступней. Гроза усиливалась. Стало холодно. Мы решили немного выпить, чтобы согреться. При детальном осмотре карманов выяснилось, что на закуску у нас только маленькая карамелька. Но выбирать не приходилось, уже начинали сильно мерзнуть руки – и мы разделили конфету на двоих, чтобы хоть чем-то закусить.

А потом дождь кончился. Мы отправились назад, уже изрядно пьяные, по пути поедая сыроежки. И надо такому случиться, что посреди леса мы стопанули какой-то камаз, который довез нас до самой Радуги. Слава богу, потому что становилось уже совсем темно. Наутро мы не понимали, как оказались в одной палатке.