Садизмы бурлили истреблениями, чернея в шипах тернистых венцов, оплетавших ореолы кубков,

И дым их отравленных испорченностью нектаров окутывал нечестивые святыни —

Обнажая черную кожу альковов, они подчинялись варварским и блудным цветениям,

Которые лобызали воздетые над телами скорпионьи жала гладью ядовитого языка.

Ранясь о волчьи клыки, вспархивали шелковые полотна невинности,

Ускользая к чревоугодиям избалованных смертью любовников,

Что ласкали друг друга среди колючих изобилий терний и лепестков роз,

И алые, набухшие кровавостью рты, засасываемые блудом агрессивных поцелуев,

Воспевали надменность жалящих укусами постелей, что лоснились червоточиной,

Как след от вонзенного в кожу скорпионьего хвоста, щерившегося из красной темноты.

Кладбища розог распускались в розариях частоколом садистических удовольствий,

Когда они исчерчивали контурами жестоких ударов багряно-розовые кружева клумб,

И мясные лавки расцветали в лепестках любовных постелей, оголявших тернии,

Шипы коих окунались заточенными наконечниками в плоть, украшая изящностью убийств

Порезы и их блудно раскрытые поцелуи, обожженные проколами раскаленных игл:

Абрисы губ кровоточили, ныряя шелковыми бутонами в сладострастное совокупление,

И насилия красовались на ложах, исторгая из раненых целомудрий воскресшие в чащах стоны.

Сквозь пунцовые щели влажных от возбуждений лепестков сочились чувственные искусы,

Набухшие каплями соблазнительной отравы и ублажавшие вихри инфернальных интуиций

И развратных поз, что ложа лелеяли бутонами гибких, как змеи, извиваний:

Они аспидной пастью обласкивали тела, накрывая их черной кожей и гладкими жалами,

Когда их окутанные в пурпурные плащи фигуры корчились на эбеновых жертвенниках,

Растерзанные волчьими пастями, чей вой расцветал, как кровавая луна, окаймленная ошейником из шипов.

Мучаясь в сладостной неге алых балдахинов, лепестки олицетворяли демонические экстазы —

Они дрожь струили, покоряясь алчному ненастью, когда захваченные голодом бутонов кельи

Расцветали в роскошной пышности запрета, кутаясь в колючие и режущие сталью клинков шипы.

Токсичные клубы мрака всплывали над розариями и вершинами остроконечных крон,

Которые вонзались в эфир подобно черным наконечникам стрел.

Они внушали токсичные и развратные видения распустившимся в агонии розам,

И дикий хохот черного ветра, пронесшегося над багряным садом,

Окунался в ядовито-наркотический мираж опьянения, подобно еретику,

Возлюбившему свою томную жажду к извращенно-садистической форме любви.

Хлыст рассекал роковую гладь кожи, изобилуя удовольствиями пыток и самыми распутными желаниями,

Трепет коих оставался, как след наручников, на бледно-розовых кистях:

Они были сомкнуты негой жала и вульгарным оцепенением, подобно бутону,

Который обличил пышную наготу лепестков, впустивших во влажно-склизкое лоно гадючье тело.

Обрамляя влюбленных экзальтацией шипов, дразнящих страданием раскрытые раны,

Розарии кутались в плети, которые подчиняли своим черным, хлестким ударам

Лобзания, изувеченные предсмертными судорогами любви: она ловила на лету зубьями железных капканов

Скользящую в сладкий плен стрелу, наконечник коей бил в скованные цепями сердца.

Одержимые багровым лоском кожи, волки прянули пастями к аксамитовым алтарям балдахинов,

Чтобы их томные уста в ожидании поцелуя разрывали на части спелые плоды, играясь и дразнясь

С их соблазнительными гроздьями: клыки ласкали сочные бутоны, облизывая блеск плетей

И наслаждаясь рощами, что скалились, как враг, нежившийся в железных капканах и сетях.

Похоти, как эротические розарии, нежились в апокалипсисе потенций,