И роскошь их отравы клубилась в наготе лепестков, обсидиановые тычинки накрывая вуалями,

Когда траур окутывал балдахины жертвенных лож, на которых голодные волки возлегли.

Извергнув из себя цветы и украшенья и чрево медом алчных и жестоких ласк пленив,

Насилия струились багрецом фонтанов, испорченностью блаженные оазисы напоив.

И мягкий бархат мятежа свои заветы расстилал над опьяненностью лобзаний ядовитых,

Когда томящееся вожделеньем жало отравленный нектар соблазном изливало.

Черный рок сквозил над розариями, колющимися агрессивными потенциями терний,

Проникая в сумрачные и похотливые альбионы их выстраданных насилием бутонов:

Они скалились плотоядными пастями, разверзая лепестки в нападении сладострастных корч,

И сад обрывал их мятущийся ярой вакханалией стон, погружая в негу ласковых садизмов

Жаркие объятия и страстные поцелуи, изверженные из убийственно-прекрасных лепестковых ям.

Их распустившаяся ненавистью агрессия, обагренная токсичными гроздьями греха,

Возвеличивала апокалипсис властной, табуированной любви, обреченной на мученическую смерть.

Словно вуали, облачившие в звериную красоту струящиеся фатальной алчностью аппетиты,

Жала фасцинировали покорных влюбленных, заманивая к гибели раболепие агрессивной любви, —

Порочность ее ненасытных, сластолюбиво-жадных до раненной плоти расцветаний —

Как будто алчущий агонии бутон во тьме: чудовищный внутри и привлекательный снаружи.

Наслаждаясь уязвимостью, которая ранила плоть терниями колючих простынь,

Розарии обнажали шелк своих девственных и злых чертогов, облаченных в ад агоний,

И привлекательные бутоны умерщвляли похотью черных, шипастых корсетов

Цветения бурных экстазов – они ловили конвульсивно сжимающиеся лобзания,

И алые вереницы из кровавых капель обволакивали медовые соты потенцией агрессии,

Которая вспарывала черными наконечниками шипов страстные сопротивления,

Бушующие в надменной спеси пожирающих поцелуев и острых клыков.

Плоть, ублаженная шипами, поила розы кровью, погружаясь в них глубже и желаннее,

Чем любовники, пресыщенные смертью, сливались в инфернальной идиллии аппетитов

И льнули к букетам анисово-утонченных истин, дабы, подобно сатане, воспрянуть

И соблазнить искушениями сады, которые наслаждались плодами ухищрений и ловушек,

Набухая возбужденными плодами, из мякоти коих выползали гибкие туловища змиев.

Развалившись на алых от крови подушках, высасывая пряные удовольствия тел,

Скорпионы благоденствовали в похоти их целомудренного бесстыдства,

Когда плетей жесткие веревки, опоясывая черные усыпальницы панцирей,

Обволакивали броню и, разимые жалами хищнически воспрявших хвостов,

Устилали закланные розарии, что шипели об агониях раздутым от поцелуев ртом.

Волей потерянной невинности застывали афродизиаки и конвульсии извивающихся стеблей,

Которые, извращаясь глубокими проникновениями, пускали яд, ощеривая плотоядные бутоны:

Изобилуя медовым вкусом, они играли с плетьми и обволакивали лепестками тугие веревки,

Когда усеянные шипами ошейники стягивались на их томных цветках, порабощенных агонией.

Они притворялись девственными и корчились, как одержимые, что, увлекаясь садизмом,

Лелеяли преступления и убийства, лаская их, как хищного зверя, осклабившего клыки.

Антрацитовых скорпионов жала струили превосходство яда,

Окутывая чертоги терний и шипов и к пастям волчьим привлекая бутоны,

Чьи лепестки не ведали греха, – по глади целомудренной скользя,

Они бархатными искусами дрожали в кровопролитных экзекуциях,

Когда черный опиум порабощения подползал, подобно хлысту, к садам,

С невинностью и пороком коварно играя ранами на пронзенных клинком плодах.