Наполняясь цветами и разложениями, что распускались среди их будуарных ритуалов, которые

Изобличали под тесно прижатыми к лицам мореттами ипостась жестокого доминирования, —

Табу сочились, как спелые извращения, когда они, изловчившись во лжи, принимали

Чуждые формы и с угрожающей грациозностью хищника подкрадывались к жертве,

Притаившись в шипастых кущах постелей, чьи удовольствия скользили к пестрой ядовитости Экзотических цветов, приникая к их кувшинкам и разверзшимся лепесткам

Подобно восторженным любовникам, павшим ниц перед алыми каблуками

И склонившимся перед хлыстом властной и экзотически знойной госпожи.

Откидывая красный бархат волос, она устремлялась к восхищенным шипеньям

Змей, что, как демоны хитрые, прятались среди чащ пестро-ярких бутонов.

Фетиш адского жерла комнат, когда сладких коррупций черные кнуты

Оставляли алые полосы на конвульсивно пульсирующих краснотой нишах,

С надменной спесью раскрывал мучительные схватки сеансов,

Как пытки в демонических изъянах, благоволящие сгореть в святом огне.

Они лоснились кожею и гладью латексных одежд, презрев ласки могильных клубов,

Взметнувших черные сдавливания раскаленных ошейников, чьи кольца обвивали шеи

И отравляли подчинениями блестящие во мраке маски, опустившиеся ниц перед благодатью сурового приказа.

В инфернальном венце удовольствий хаос сливался с голыми телами и черными одеждами,

Связанными малиновыми веревками эфира, который, наполненный влагой садистической жажды,

Сквозил, кружил, изнемогая от еретических флагелляций, что шрамами украшали бархат пологов:

И ниши, затаив в своих блаженных недрах удовольствия, благоухали лоснящейся порослью,

Которая блестела агатовыми хвостами и заточенными наконечниками, распускавшимся

Подобно хищникам на охоте, – их жала блестели во мраке, вздыбив пунцовые острия,

И они пронизывали благодатью вульгарных клинков черные столпы мрака,

Окруженного красным сиянием, когда кафедры погружались в психоделические переливы,

Зазубрившиеся на стенах пурпурными лезвиями отражений, чьи глянцевые плащи

Обволакивали зеркала и свечи, заманивая их в матриархаты своих латексных крыльев.

Химерой в ядовитых языках пламени кровоточили сеансы,

Распускаясь блаженством черных латексных балдахинов, чьи темные занавеси

Были объяты трауром и трансом и лоснились червоточинами раболепия.

И гетеры, облаченных в латекс будуаров, ловили гипнотическую одержимость,

Когда библии и кресты, воскрешенные среди шипастых постелей,

Меркли в алой эротической полумгле, которая развращала святых и властвовала над рабами, —

Их искупления погибали среди пресыщенных вульгарностью зеркал,

Которые отражали густой мрак и психоделически красные торшеры, притаившиеся, как суккубы,

В темных углах, дабы алое туманное свечение медленно плыло сквозь конфуз

Безликих от жестоких удовольствий стен, обагренных сластью доминирований и игр.

Потонувшие в багровой луне черные вихри омрачали неистовство бурь,

Разразившись апокалипсисом грозных затмений: с кровью розы смешавшись,

Когда она медово-мускусной агонией истекала, заботясь о каждом монстре,

Что обретал поцелуи среди томной бахромы погрязшего в извращениях ложа,

Черные фигуры, закутанные в красный латекс плащей, преклонялись перед садизмом,

И харакири их пунцовых извращений кровью наполняли пульсирующий черным бархатом альков.

Он припадал к цветникам, разросшимся инструментами удовольствий и пыток,

Когда жалящие одержимостью припадки становились совершенными конвульсиями,

Огибая лоснящиеся смертью торсы своими влажными красно-фиолетовыми стеблями.

Истязание наполнялось эрекциями, благоухающими среди терний алых залов,