21 авг. (1 сент.) Царская эскадра вернулась из Стральзунда в Кэгебухту, и в тот же день Царь сам на небольшом гуккере приехал в Копенгаген, где встретил ласковый приём со стороны короля.

22 авг. (2 сент.) Царь со свитой обедал в Розенборгском саду, в беседке, в 2 часа.

23 авг. (3 сент.) Все отправились на охоту в Егерсборгский парк. Пётр одним ударом отрубил голову оленю, и перерубил спину другому, наконец, третьего застрелил из пистолета. Обед был устроен в павильоне Эрмитаже. К вечеру все вернулись в столицу.

27 авг. (7 сент.) Петр опять выехал на охоту, но в этот раз в сопровождении одного короля. Вернувшись вечером, он переночевал в доме, недалеко от лагеря своего войска. (Этот дом принадлежал Ленте и упоминается в вышеприведённых списках).

28 авг. (8 сент.) Царь ушел в море с семью небольшими галерами, на которых находилось между пр. 60 чел. казаков с конями; их Он высадил на шведском берегу; казаки отъехали внутрь страны версты две от берега, наткнулись на береговых стражников, убили их унтер-офицера и взяли трёх рядовых в плен; узнав, что неподалеку стояла сильная стража, казаки поспешили обратно к берегу, не потерпев никаких потерь. Пленные показали, что лишь три мили от места находилось 11.000 чел. королевского шведского войска, и что вообще было 16.000 регулярного войска в Сконе; пленные слышали, что ожидалось еще несколько полков из Норвегии и из Старой Швеции. На следующий день Царь вернулся в Копенгаген.

29 авг. (9 сент.) Король произвел смотр своей коннице и пехотной гвардии. В тот день пришло около 80 судов из Травемюнде, с большим числом русского войска; часть была высажена на острове Вене для наблюдения за шведами в Сконе, другая часть разместилась в устроенном близ Копенгагена «московском» лагере. Поэтому Петр не мог поспеть на королевский смотр к определённому времени; его ждали до 3 час. дня. (Вот почему сложилось любопытное поверье, сохранившееся в некоторых записках, что великолепная выдержка и прекрасная обмундировка королевских солдат и коней до такой степени поразили Петра, что он против своей привычки скрылся в палатке).

Наконец в 3 часа Царь показался, но так как он слишком много опоздал, пришлось сократить смотр: солдаты прошли парадом в рядах по 24 солдата вместо того, что предполагалось: по 4 солдата.

После смотра Царь с Королем, Царица с Королевой и все прочие особы ухали в загородный дворец Фредериксберг, где подан был обед. За столом Царь похвалил датских солдат, но высказал мнение, что когда солдаты бегут, то и офицерам следует бежать с ними. (Сколько войска Петр привёз в Данию для предполагавшегося десанта на шведском берегу – неизвестно; по разноречивым свидетельствам датских документов можно считать от 30.000 до 40.000. Появление такой массы сильно встревожило датчан и вероятно положило начало их мнительному отношению к планам Петра; они стали подозревать, что Царь приготовил войско не для десанта на шведских берегах, а для занятия самой столицы Дании. Так мы читаем у историографа короля Фредерика IV:

«Большое количество войска, привезенное Царем сверх договора, его ежедневное старательное исследование порта, крепости и специально глубины крепостных рвов, то обстоятельство, что он расположил свои галеры в пределах укреплений, что на галерах все время оставалось 2.000 русских, странная претензия Царя на выдачу ему ключей от Восточных ворот или предоставление ему права проходить чрез городские ворота днем и ночью с войском, притом желание его расположить свой корпус, состоявший из 30.000 чел. и находившийся дальше пушечного выстрела от крепости, на гласисах крепости и, наконец, его желание расквартировать войско в любом количестве в самой столице; его странная прогулка в Кронберге с галерами, полными солдат, и проявленное им при этом случае любопытство, когда он вырвал ружье из рук мушкетера из числа стоявших под оружием солдат гарнизона, и сам выстрелил из ружья, чтобы проверить, были ли у гарнизона заряженные ружья, после чего он опять уехал со своими галерами; наконец высказанное им недовольство по поводу постоянного пребывания английской эскадры на копенгагенском рейде, – все эти обстоятельства бросались публике в глаза как слишком сомнительные признаки намерений, боле опасных для короля и государства, или по крайней мере не мене опасных, чем те намерения, которые открыл Карл Густав своим нападением на Копенгаген в 1660 г.».