С той самой поры и до нашего времени то и дело нарождались в разных местах на Руси новые «корабли» или общества христовщинские, а так как у каждого корабля должен быть кормчий, то понятно, что и число лжехристов достигло громадной цифры. Не раз приходилось нам видеть сидящими у одного стола двух и даже один раз шестерых лже-Христовъ, не раз приходилось и выслушивать объяснение такой кажущейся странности: все мы сыны Божии и от нас зависит, чтобы молитва: «и вселися в ны» была услышана и исполнена – вот то разъяснение, которое представляют обыкновенно христовщинцы сомневающимся никонианам. Никакой преемственности звания «Христа» от Ивана Суслова не было, и всякий, кто почувствовал, что «уподобился» Христу, имел всегда право объявить себя таковым; понятно, что администрация в своей религиозной ревности нападала лишь на наиболее выдающихся лже-Христов, вроде Андрияна Петрова, Прокопия Лупкина, Колесникова и других, но в то же время целые массы их успевали укрыться от начальнического глаза и преспокойно делали свое дело и разнесли христовщинское учение.

«Блуда не творите», советовала пятая заповедь Данилы Филипповича, и строгий запрет этот приводил в немалое смущение тех, кто не мог «вместите сего». Тщетно руководители христовщинских кораблей рассаживали на собраниях розно мужчин от женщин – духом все они были крепки, да плоть была немощна. Наступал момент религиозного экстаза, «пиво духовное» или кружение и приплясывание производило свое одуряющее действие, и «братские о Христе целования» приводили публику в такое состояние, что каждое радение неизменно оканчивалось тем, что так решительно запрещал Данило. Некоторые позднейшие лже-Христы старались как-нибудь извинить и оправдать этот последний акт радения и потому называли его «Христовою любовью», но все это им не удавалось, и ортодоксальные или строгие последователи Данилы издавна должны были искать какого-нибудь выхода из трудного положения. На помощь им, как и всегда, явилось плохо понятое священное писание, которое, по неправильному толкованию слов Спасителя, будто бы признавало во первых существование скопцов, оскопивших себя ради царствия небесного, во-вторых в словах «могий вместити, да вместит», как бы советовало поступать таким образом и наконец в третьих прямо советовало отсечь ту часть тела, которая смущает человека. Не хватало лишь энергичного человека, который бы, оскопив себя, явился открытым проповедником спасительности самооскопления.

Таким-то проповедником и был Кондратий Селиванов. Прежде всего следует заметить, что даже и имя этого замечательного ересиарха в точности неизвестно. Бог весть, в силу каких именно соображений г. Реутский прямо и бесповоротно называет его крестьянином села Брасова Севской округи, Орловской губернии, Андреем Ивановым, но в то же время не прочь видеть в нем и христовщинца Андрияна Петрова, прославившегося в Москве во время христовщинских гонений 1737—1745 годов. Г. Реутский видимо забывает о том, что скопцы очень часто принимают на себя грехи, а следовательно и имена других себе подобных и, желая объяснить, почему Андрей Иванов назвался впоследствии Кондратием Селивановым, сочиняет крайне натянутое хитросплетение; по его словам «фамилия Селивановых была общераспространенная в 1770 —1800 годах в тех местностях, где долго скитался Андрей Иванов, а именно в Тамбовском и Моршанском уездах… Под именем же Кондратия долго делил с Андреем его черные дни первый друг и верный, неизменный товарищ его Мартын Родионов». Следует думать, что Кондратий Селиванов был именно тем, за кого выдавал себя, так как все скопцы знали, да и знают его именно под этим именем; быть может в 1765 году он и действовал в Севском округе под именем Андрея Иванова, но интересно, что никто из местных брасовских жителей, как видно из подлинных дел (напр. дело в архиве Спб. Градской Полиции №12, 1819 г.), не признал в тогдашнем Селиванове своего односельчанина.