– Виржини, погоди секунду…

– Нет, слушай. Ты будешь вторым альтом, ты все время говоришь, что скучаешь по альту, а я буду второй скрипкой.

– Нет, нет, нет, нет! – кричу я, отмахиваясь от этой мысли, как от пчелиного роя.

– Почему так резко, Майкл?

– Просто… Пирс уже нашел кого-то.

– Но я только предложила, – отвечает Виржини в замешательстве.

Какой же я жестокий дурак! Но я не собираюсь ухудшать дело объяснениями.

– Майкл, – говорит Виржини, – я тебя люблю. Ты этого не заслуживаешь, но это так. И я не хочу тебя завтра видеть. Я не хочу тебя видеть, пока ты не сыграешь эту дурацкую музыку. Я рассказала тебе о ней. Ты даже не верил, что она существует.

– Я знаю, знаю.

Виржини кладет трубку, не попрощавшись и не пожелав спокойной ночи.

Мы встречаемся у Эллен, чтобы играть бетховенский квинтет. Накануне я провел день, изучая партитуру и свою партию.

Ни Пирс, ни я не возвращаемся к нашему разговору. Я принял статус-кво второй скрипки даже в этом квинтете. Партии квинтета были розданы, и мы настроились. Второй альт – Эмма Марш, которую Пирс знает со студенческих дней в Королевском колледже музыки. Она низенькая, полная, милая девушка, у нее свой квартет, так что она хорошо с нами сыграется. Билли и Эллен смотрят друг на друга и с драматическими жестами раздвигаются, чтобы дать ей место.

– Со всеми повторами? – спрашивает Эллен.

– Да, – отвечаю я.

Билли изучает свои ноты с громадным интересом и просит посмотреть всю партитуру. В квинтете он играет почти непрерывно, не так, как в изначальном трио, но часть более высоких лирических тем отданы Эллен.

Пирсу явно не по себе. Ну и хорошо.

До этого я никогда не чувствовал себя несчастным из-за моего положения второй скрипки. Я согласен с тем, кто сказал, что по-настоящему она должна называться «другая скрипка». Она играет другую роль, не меньшую: более интересную, поскольку более разнообразную. Иногда она в самом сердце квартета, как и альт, иногда поет с лиризмом, равным первой скрипке, но в более сумрачном и непростом регистре.

Сегодня, однако, я несчастен и огорчен. Я должен был отвыкнуть от мысли и надежды сыграть то, что считал своим. Пирс не может себе даже вообразить, с каким хладнокровием я бы проткнул его отравленным концом моего смычка. Я никогда не думал, что он будет таким неуступчивым.

Но вот он выдыхает свои первые легкие ноты, и мы трогаемся, allegro с большим brio[30].

Через минуту я забыл все свое недовольство, все положенные мне права и блага. Они не имеют отношения к этой прекрасной, жизнерадостной музыке. Мы играем первую часть без остановок и ни разу не запутываемся. В конце Пирс играет удивительные потоки быстрых восходящих и нисходящих гамм, потом следует грандиозный резонирующий аккорд всех пяти инструментов, и все завершается тремя более мягкими аккордами.

Мы смотрим друг на друга, сияя от счастья.

Эллен качает головой:

– Как же получилось, что я никогда этого не слышала? Как же этого никто не знает?

– Это восхитительно! – все, что может сказать Эмма.

– Спасибо, Майкл, – говорит Пирс, лучась от восторга. – Это настоящее открытие. Но надо и попотеть.

– Вы еще больше будете меня благодарить после второй части, – говорю я. – Это чудо что такое.

– Но это же было написано через двадцать с лишним лет после трио, – говорит Билли. – Что еще он писал в то время?

– Почти ничего, – говорю я, поскольку уже изучил этот вопрос. – Ну, что вы думаете? Avanti?[31]

– Avanti! – восклицают все, и после быстрой настройки наших инструментов и наших сердец мы входим в медленную часть: тему с вариациями.

Как хорошо играть этот квинтет, просто играть его, а не работать над ним – играть только для нашего собственного удовольствия, без нужды передать что-то кому-то вне нашего круга, без ожидания будущего концерта или слишком поспешных аплодисментов. Квинтет существует сам по себе и, однако, не может существовать без нас. Музыка поет в нас, а мы поем с ней, и каким-то чудом с помощью роя этих маленьких черных и белых букашек, живущих на пяти нотных линейках, человек, который вглухую трансформировал то, что он сочинил за столько лет до того, в те времена, когда еще слышал, говорит с нами через землю и воду и десять поколений, наполняя нас то грустью, то удивительным счастьем.