– Ты знаком с моим племянником и его семьей? Почему бы тебе не выпить стаканчик с нами? Мы только что кончили обедать. Правда, наш пудинг был из «Маркса и Спенсера».

– Пожалуй, я пойду дальше, миссис Формби.

– О нет-нет-нет, Майкл, заходи.

Племянник – лысый, цветущий человек лет пятидесяти, дипломированный геодезист из Чешира, – встречает меня словами: «О да, скрипач». Он смотрит на меня оценивающе и несколько неодобрительно. Его жена, сильно моложе, занята тремя девочками, которые дерут друг друга за волосы, хнычут и ссорятся, споря, какую программу смотреть.

Дав мне бокал вина, миссис Формби усаживается в удобное кресло и спокойно сидит, несмотря на шум. Я выпиваю вино настолько быстро, насколько позволяет вежливость, и покидаю дом.

Я недалеко от моего старого района. Машин почти нет. Ноги ведут меня на парковку, где была наша лавка. Парковка должна быть сегодня пустой. Но в последний момент что-то останавливает меня, и я стою не двигаясь, неуверенный в своей цели, боясь беспокойных мыслей.

Вдруг в моей голове возникает необычайно прекрасный звук. Мне девять лет. Я сижу между мистером и миссис Формби в состоянии предвкушения. Люди вокруг болтают и шуршат программками. На цирковую арену выходят не слоны и львы, но группа мужчин и женщин, несущих удивительные инструменты, блестящие и сверкающие. Маленький хрупкий человек входит под аплодисменты, каких я никогда раньше не слышал, и наступает странная абсолютная тишина.

Он опускает палочку – и сильный, дивный шум заполняет мир. Больше всего на свете я хочу быть частью этого шума.

Двадцать шестого декабря я везу миссис Формби вдоль Блэкстоунской гряды. Когда я уехал из дома в Манчестер, один из ее старых друзей одолжил мне ненужную ему скрипку. Но когда она услышала, что я еду в Вену учиться у самого Карла Шелля, она настояла, чтобы я взял с собой ее собственного Тонони. Тонони со мной с тех самых пор. Миссис Формби счастлива, что на ее скрипке играют и что играю на ней именно я. Каждый раз, когда приезжаю в Рочдейл, я беру скрипку с собой. Миссис Формби называет скрипичной рентой нашу ежегодную поездку за город.

На чистом небе почти нет облаков. Я люблю свет вокруг Блэкстоунской гряды. Видно далеко, через всю равнину, за Рочдейлом и Мидлтауном до Манчестера, даже до Чешира.

– Дома все хорошо? – спрашивает она.

В отношениях миссис Формби с нашей семьей бывали пики и спады. Она всегда была одной из лучших покупательниц нашей лавки, но одно время родители не могли ей простить то, что я не пошел в университет.

– Да, – говорю я. – Все в порядке. Отец неважно себя чувствует, но ничего, он справляется…

– А в Лондоне?

– Там тоже все в порядке.

– Ты завел себе наконец горшки с цветами на окнах?

Миссис Формби часто ругает меня за мое бесцветочное существование. В детстве я бегал по ее саду и довольно много узнал от нее о растениях. Но я не могу заботиться о цветах – я слишком ленив и часто в отъезде, и вообще я живу рядом с парком, да и домоуправление Архангел-Корта неодобрительно смотрит на цветочные горшки снаружи. Я все это ей говорю, как уже говорил однажды или дважды раньше.

– Ты много ездишь?

– Как обычно. У нас концерт в Вене в следующем мае. Вам бы понравилось. Ничего, кроме Шуберта.

– Да, – говорит миссис Формби; ее лицо озаряется. – Шуберт! Когда я была молода, у нас были вечера Шуберта. Один мой друг пытался вставить Шумана. Я не позволила. Я называла его «Не тот Шу»!.. Кстати, Майкл: наше местное музыкальное общество спрашивало, не захочет ли твой квартет сыграть здесь, в Рочдейле, в Театре Грейси Филдс. Я сказала, что не думаю, но обещала спросить. Поверь мне, я просто передаю их просьбу, я не хочу, чтобы ты чувствовал какое-либо давление.