При переходе хозяйства в руки тети Джоан яблочный соус моей матери уступил место клюквенному, на что отец каждый раз жалуется. Это не Рождество без яблочного соуса, клюквенный соус – американское изобретение, слишком едкий, действует на желудок.

В этом году Рождество бесснежное, с обычным скучным моросящим дождиком. Но мне хорошо после долгого ужина и рождественского пудинга с кремом из белого рома. Попытка тети Джоан заменить ром бренди была успешно отвергнута несколько лет тому назад. Я купил бутылку шампанского, и отец выпил несколько бокалов.

– Совсем неплохо иногда делать то, что хочется, – говорит он.

– Ну да, – отзывается тетя Джоан, – а небось чаще делать то, что хочется, – еще лучше.

– Это мне полезно для сердца, – кивает отец. – Там не твои «Змеи»? – спрашивает он, показывая в телевизор.

И вправду, «Водяные змеи» в новостях, плывут свои ежегодные рождественские сто ярдов. Около половины старой компании ребячатся, но на платформе для ныряния есть и много участников, пришедших в этот единственный раз. Собралась толпа и их подбадривает. Я рад быть там, где я сейчас, уютно почесывая Жажу за ушами. Лениво размышляю, когда же покажут программу, в которой нас снимали. Может быть, уже и показали.

– Я так и не простила Мэгги Райс, – говорит тетя Джоан, смотря телевизор.

– Ты про что, тетя Джоан?

– Мэгги Райс. Я так ее и не простила.

– За что ты ее не простила?

– Она поставила мне подножку во время соревнований на Троицын день.

– Да ну!

– Это, мол, из-за того, что я дважды уже выигрывала. Я с ней с тех пор не разговариваю.

– Сколько тебе было лет? – спрашиваю я.

– Мне было семь.

– О.

– Не забыла и не простила, – говорит тетя Джоан с удовлетворением.

– Что с ней потом стало? – спрашиваю я.

– Я не знаю. Я не знаю. Может, она давно умерла. Довольно милая была девочка, на самом деле.

– Правда? – спрашиваю я и начинаю засыпать.

Тетя Джоан смотрит на отца, который задремал с улыбкой на лице.

– У ее отца был магазин на Дрейк-стрит, – продолжает тетя. – Но Дрейк-стрит тоже нет – убита торговым центром. Чампнесс-Холл и тот продали.

– Пойду прогуляюсь, – говорю я. – Пожалуй, речь королевы в этом году пропущу.

– А, ну хорошо, – соглашается тетя Джоан, к моему удивлению.

– Может, зайду к миссис Формби, отнесу ей немного твоего рождественского пудинга.

– Ее муж был в Совете, – говорит мой отец, не открывая глаз.

– Я вернусь через час-два.

Миссис Формби радостно смеется, увидев меня. Она довольно богатая, очень уродливая женщина, с лошадиными зубами, в очках с толстыми стеклами. Ее муж, умерший какое-то время назад, тоже был уродлив, но я мало с ним виделся, когда был ребенком. Я считал их замечательно экзотической парой. В юности он был – кто бы мог подумать – чемпионом по катанию на роликовых коньках, а она – скрипачкой в оркестре. Однако было трудно представить их молодыми, настолько старыми они казались мне уже тогда. Формби жили в большом каменном доме с большим садом, полным великолепных цветов, довольно близко от нашего района с булыжными мостовыми, домиками ленточной застройки и магазинами. Как они встретились, откуда было их благополучие, а также чем ее муж был занят в Совете, я так и не знаю.

– Здравствуй, Майкл, как я рада тебя видеть. Я думала, что ты придешь завтра вывезти меня на прогулку.

– Сегодня я пешком. Просто гуляю после ланча.

– А это что? Это мне?

– Кусок рождественского пудинга моей тети. Готовишь недели, а наслаждаешься несколько секунд. Прямо как музыка.

У четы Формби не было своих детей. А у меня, единственного ребенка, не было компании дома. Миссис Формби полюбила меня и настаивала, чтобы я ходил с ней на самые разные мероприятия, которые моя семья не посещала. Именно она, а не ее муж, научила меня кататься на роликовых коньках, и она повезла меня в Бельвю