Липовый ветер Татьяна Лебедева

Маме

У меня была маленькая кукла, ростом сантиметров в шесть или семь, с настоящими волосами, ее глаза открывались и закрывались, а руки и ноги были сделаны из мягкой резины. Я ею очень гордилась: ни у кого из моих подруг такой не было. Кукла прибыла из Германии, и, когда ее достали из розовой коробки с окошком, она пахла сладким, как цветы или жевательная резинка. К кукле прилагались несколько платьев, две шерстяные кофточки с микропуговицами и пара лаковых туфель с бантиками в горошек.

Куклой я не играла, а просто любовалась ей и сочиняла про нее романтические истории. Отыгрывать настоящие спектакли не получалось из-за того, что единственными подходящими ей по размеру игрушками были лысый пупс с круглыми голубыми глазками и белый медвежонок Умка (как в мультфильме), а они не годились ей в партнеры по сцене. Довольно быстро она обросла разными прекрасными предметами: красным деревянным креслом, красной же тахтой, сделанной из ювелирной коробки, автомобилем «Волга» цвета такси, а еще торшером с настоящими лампочками, который работал от большой батарейки с кислыми гнущимися контактами. Я поселила ее в картонной коробке с прорезанными окошками, занавешенными кружевами. Что и говорить, куклу я сильно любила и называла ее красивыми именами вроде Шарлотты или Элеоноры – в зависимости от роли в очередной истории.

Тогда мне было лет восемь или девять, значит, моему брату – три или четыре. Однажды мы с ним сильно повздорили – мы часто ссорились и даже дрались, всегда по важным причинам, например, кто будет складывать разбросанные игрушки в большую коробку или кто сядет на диван рядом с мамой, когда мы все вместе будем смотреть телевизор. Но та ссора была наиболее памятной, потому что, разъярившись не на шутку, брат пошел на крайние меры: он принес из ящика портняжные ножницы с зелеными рукоятками и отрезал Шарлотте голову.

Наш малыш и раньше совершал страшные поступки, например, прятал мои самые любимые вещи в обувной шкаф или в другие неожиданные места. Однажды он закопал Умку в дворовой песочнице, и его обнаружили только благодаря случайному везению: соседка тетя Лида видела, как брат рыл особенно глубокие тоннели в песке, и сказала об этом маме, а мама пошла в песочницу с совком, откопала Умку и выстирала его до первозданной белизны.

Но в этот раз брат совершил непоправимое, и горю моему не было предела. Зарыдав белугой, я принесла обезглавленную Антуанетту маме, попутно обнаружив, что внутри куклиной головы волосы крепятся узелками и клеем. Это было довольно бесполезное знание, но меня оно слегка успокоило и отвлекло. Еще я надеялась, что мама, осознав глубину проступка брата, сильно его накажет. Может быть, отправит в детский дом, потому что ей не нужен такой сын, ну или на худой конец выпорет, нарушив семейное правило решать все словами. На то, что она может как-то помочь моему горю, я не рассчитывала, но знала, что суровое наказание, ожидающее брата, принесет мне некоторое утешение.

Мама на удивление спокойно отнеслась к жалкому положению Шарлотты, то есть не зарыдала от горя и не стала рвать на себе волосы. Первым делом она пошла посмотреть, не поранился ли брат ножницами, чем очень удивила и расстроила меня: разве это важно? Мама вошла в комнату брата и закрыла за собой дверь. Сколько я ни прислушивалась под дверью, я так и не услышала ни звука рвущейся бомбы, ни грохота извергающегося вулкана, наоборот, мама и брат так долго говорили тихими голосами, что мне стало скучно и я ушла на кухню.

Когда мама, наконец, вышла ко мне, я сидела у стола, а кукла была завернута в батистовый носовой платок и уложена в собственную коробку с окошком. Я приготовилась хоронить ее под кустами, где мы обычно закапывали секретики. Увидев Шарлотту в гробу, мама обняла меня и долго не отпускала, гладила по голове и плечам и утирала мне слезы. Потом она принесла коробку, в которой хранились иголки и нитки, и пришила Элеонорину голову к шее. Некрасивый шов теперь уродовал куклу, но, по крайней мере, удерживал ее голову на месте. Я продолжала плакать. Мама достала из морозильника неурочное мороженое, положила его в красивую вазочку из сервиза, который обычно доставали только ради гостей, и поставила передо мной. Брат из комнаты так и не выходил. Пока я ела, мама распустила свое ожерелье из чешского стекла. Ожерелье это было неземной красоты: все бусины хрустальные, их грани сияли острыми искрами синего, розового, лимонного и фиолетового цветов. Когда мама надевала его, казалось, что у нее на шее переливается живая фонтанная струя. Украшение состояло из бусин разного размера, мама выбрала самые мелкие, нанизала их на нитку и закрепила на шее Шарлотты. В эту секунду кукла перестала быть просто девочкой, а стала принцессой. Ее шва было не видно под бусами, они светились и отвлекали от изъяна.

В связи с новым Шарлоттиным статусом нам пришлось обновить ей гардероб, мама сшила несколько новых нарядов и отдала ей золотую пудреницу с зеркалом, в котором Шарлотта отражалась в полный рост, гордая и прекрасная, как и положено особе царских кровей.

Бабушка жила на четвертом этаже нарядного ярко-белого дома. У бабушки были дедушка и кудрявая собака Фуся с толстым хвостом. Мы редко брали Фусю на море, потому что собак не пускали на городской пляж, а до дикого было гораздо дольше идти; к тому же там не было лежаков, и полотенца приходилось стелить прямо на горячие соленые камни.

В тот день собаку взяли на далекий пляж, и бабушка от нас сильно устала, потому что мы постоянно лезли в воду, забывали надеть панамки и громко кричали. В результате у меня обгорел нос. По дороге домой я грустила, потому что знала, что теперь-то бабушка ни в какую не согласится зайти в «Детский мир», который этим летом открылся в нашем доме. А мне ужасно хотелось туда заскочить: на днях я присмотрела себе милый пластмассовый бидончик с зеленой крышкой. Так и вышло, бабушка прошла мимо стеклянной двери магазина. Она сказала, что пора обедать. Она сказала, что у нее болят ноги и что дедушка уже давно нас ждет. Наконец, она сказала, что у нее совсем нет денег, потому что получку дадут только в четверг. Мне удалось уговорить бабушку, что я все же забегу проверить, что бидончик пока не продан, а они с Фусей подождут на скамейке у клумбы.

В магазине я робко дошла до прилавка с игрушками и сразу увидела его – золотого, с маленькими круглыми ушами и твердым глянцевым носом. Бидончик был забыт; теперь мне был нужен только он, этот желтый мишка в атласном ошейнике. Он был гораздо дороже глупого бидончика, и мне не стоило и мечтать о нем. Я тихо стояла и смотрела на него, а он – на меня. Потом набралась смелости и спросила продавщицу в синем форменном платье, можно ли мне посмотреть медвежонка. Помедлив, она сняла его с полки и посадила передо мной на прилавок. Я дотронулась до него пальцем и почесала его подбородок. Он был шелковый и мягкий, и от него пахло новой игрушкой. Скоро продавщица спросила: «Ну что, насмотрелась?» – и убрала медвежонка на место. Опомнившись, я быстрым шагом вышла из магазина. Бабушка ждала у входа, она взяла меня за руку и повела в наш подъезд.

После обеда я легла почитать, а дедушку отправили за сметаной для вареников. Я видела, что он взял деньги из очечника, где за красной подкладкой лежала пятерка на черный день.

Вечером того дня мы с дедом гуляли на набережной, ели сахарную вату и смотрели, как катера и лодки трутся боками о причал. А когда мы пришли домой, бабушка вручила мне золотого Зяму. Не понимаю, как она догадалась?

Папе

Первые стихи я сложила на пляже в Хосте, когда мы с бабушкой сидели на теплых камнях и смотрели, как солнце валится за гору, на которой полукругом розовеет санаторий. Придя в тот вечер домой, я нарисовала в альбоме солнце, море и санаторий на горе, а на обороте красным записала стихи. Я удивилась, что это были стихи. Их что, каждый может сочинять, не только Пушкин?

В Хосте жили бабушка, дедушка и бабушкина мама. Прабабушка была очень старой, она не умела читать, но зато знала все на свете, и я многому у нее научилась. Например, она показала мне, как вязать и как умножать на девять на пальцах. Еще она мне рассказала по секрету, как варить бульон, чтоб он был совершенно прозрачный, без хлопьев. Своей дочери (моей бабушке) она этот секрет не открыла, потому что та «не имела интереса к хозяйству и готовить так и не научилась». А мой папа любил именно такой бульон, и я надеялась его удивить, когда приеду домой в Москву. Я немножко скучала по маме и папе, но не так чтобы очень, к тому же они часто звонили по телефону. В основном звонил папа, потому что бабушки и дедушка были папиной родной семьей. Я любила приезжать к ним на море и жить там все лето.

В их квартире было три комнаты. Строго говоря, комнат было две и еще закуток, отгороженный занавеской. Там жила прабабушка Прасковья. Я ее так никогда не называла, для меня она была бабуля. Дед Леня был неродной – это был бабушкин второй муж и не отец моего папы, но это было совсем неважно. Родного деда я в жизни не видела, но знала его в лицо по желтоватой фотографии с фигурным краем, на ней он был похож на грузина, хотя грузином не был.