Густав на всякий случай хочет объявиться еще и в Лейб-гусарский гвардейский полк, но для пущей верности согласился также занять вакансию в 5-м Александрийском драгунском полку: «Полк, все лошади в котором были вороными, все еще называли „гусарами-смертниками“ в память о времени, когда этот полк был гусарским и одеждой был черный доломан с серебряными шнурами и галунами»[36].

В письме к дяде Альберту он называет александрийцев иначе – по своему обыкновению, иронизируя – «бессмертные гусары»: «…По традиции полк может погибнуть, но не сдаться. Войсковая часть расквартирована в Калише, на границе с Пруссией. Привилегией является то, что в случае войны он первым вступает в соприкосновение с врагом. Больше полку похвалиться нечем. Двое офицеров вступили туда в прошлом году. Один из них уже покинул „бессмертных гусар“, второй же снискал бессмертие, угодив в тюрьму с тремя товарищами по полку за дуэль. Вообще, все армейские кавалерийские полки равноценны – все они одинаковы. В Гродненский гусарский больше нет вакансий»[37].

Юнкера заканчивали курс в Красном Селе, ожидая производства в офицеры. В июле, всего за месяц до окончания училища, у Густава случилась большая неприятность: возвращаясь навеселе из Петербурга в лагерь после увольнительной, он буянил в поезде, а в лагере вдобавок пререкался с дежурным офицером, за что и угодил на гауптвахту[38]. Его понизили из первого во второй разряд по поведению и, несмотря на отличные результаты экзаменов, он уже не мог считаться лучшим в своем выпуске. Пришлось приложить неимоверные старания, чтобы как-то исправить ситуацию; через три недели его восстановили в первом разряде, но молодецкая выходка чуть не стоила ему карьеры. Он учел сей урок: отныне сорвиголова Густав будет вести себя безукоризненно при любых обстоятельствах и в любом обществе. Что же касается выпивки, то впоследствии все, кто писал о нем – и бывшие сослуживцы, и биографы, – не забывали упомянуть, что Маннергейм умел пить, не пьянея.

Надежды на вступление в кавалергардский полк (офицерское собрание одобрило его кандидатуру) не сбылись из-за отсутствия вакансии, но может быть, отчасти из-за вышеупомянутого инцидента. С Лейб-гвардейским гусарским полком тоже не вышло. Оставался Александрийский драгунский, куда и «распределился» Маннергейм.

Калиш, 7 октября 1889 г.

Дорогой Дядя!

Шесть дней прошло с тех пор, как я прибыл в Калиш. Дорога была довольно утомительна – двое суток в поезде и двенадцать часов в тряской почтовой карете. Все же в Варшаве я познакомился с одним моим товарищем по полку, едущим туда же, и благодаря ему однообразная дорога стала гораздо приятнее. Теперь, стало быть, мне посчастливилось сделаться корнетом Александровских драгун, и сегодня я имею удовольствие первый раз дежурить по полку.

Город чуть лучше, чем я предполагал. Здесь мощенные камнем улицы, каменные дома и красивый дворец губернского правления с великолепным парком. Но, хотя город и оказался лучше ожидаемого, я разочаровался в надеждах, которые возлагал на полк. Правда, никогда не следует хулить полк, мундир которого носишь, но я хотел бы все-таки описать его Дяде немножко подробнее, с тем условием, что Дядя заверит моих знакомых, что я в письмах превозношу свой полк до небес. Офицерство убогое, почти сплошь повесы, которые по самые уши в долгах у городских евреев и в довершение всего ссорятся между собой, как кошки с собаками. Вечные сплетни и вытекающие из них интриги и неприятные истории делают жизнь невыносимой. Командир полка – чистый ноль, и офицеры не считаются с ним совершенно. Скандал следует за скандалом, и арест на гауптвахте входит в распорядок дня. Возможностей общения здесь нет. Многие из полковых дам низкого происхождения и сомнительной репутации, как и образованности. Работы в полку идут таким образом, что с утра выполняют обязанности, а остаток дня болтаются по городским корчмам. Короче говоря – таким, по крайней мере поначалу, кажется мне мой полк. Надеюсь, что я заблуждаюсь и со временем получу о нем лучшее впечатление. Но надеюсь также, что мое пребывание здесь не будет долгим, ибо в Петербурге – где мне пришлось пробыть шесть дней – мне сказали, что весьма скоро получу назначение туда. Посему я не стал снимать своих денег, а оставлю их там еще на пару месяцев. Здесь в полковой кассе есть 1200 рублей на покупку лошади, но их нельзя касаться прежде, чем выберу себе лошадь, а с этим я суетиться не намерен. Пока что живу в убогой гостинице, поскольку здесь совершенно невозможно взять в аренду мебель. Я искал отчаянно, но меблированных комнат нигде не найти, и я вынужден сегодня или завтра купить самое необходимое из мебели. Это все-таки досадный расход, особенно потому, что у меня и без того большие траты. Поскольку здесь нет манежа, мне пришлось купить себе короткий тулупчик собачьего меха и теплые нижние штаны. Кроме того, пришлось сделать взносы в офицерский клуб, в библиотеку, музыкантам, устроить пирушку для офицеров моего (3) эскадрона и выпивку солдатам моего взвода. Все эти расходы, плюс дорогой проезд из Петербурга сюда с большим количеством багажа, пребывание в Петербурге и здесь в гостинице, привели к тому, что моя касса начинает петь последний псалом. И поскольку жалованья я не получу прежде конца октября (по старому стилю), я должен просить Дядю ссудить меня еще 100 рублями. Пока я пробыл здесь еще столь недолго, мне немного трудно подсчитать, насколько велики окажутся мои расходы. Постараюсь жить возможно дешевле. Через пару недель я смогу судить об этом довольно точно.